Поселок Тополи
Шрифт:
— Жюли… — всхлипнула она, презирая себя и все протягивая на бегу руку, чтобы схватить Стиви, и все до него не дотягиваясь.
Теперь уж оставалось только бежать к Джорджам, под защиту поливалок, если они добегут туда быстрее, чем пожар.
13. Проблеск истины
Питер открыл парадную дверь — как будто решил подышать свежим воздухом — и прошелся по веранде. На него напал кашель, подергивающийся левый глаз слезился. Он не плакал — всему виной был дым! Дым то заволакивал
Питер не знал, зачем он прохаживается по веранде. Может быть, это относилось к тому, что ему надо было сделать? Какой-то голос сказал ему: «Выйди из дому и пройдись по веранде». И он послушался. Как будто так велела бабушка или дедушка. А выйдя на веранду, он увидел, что у забора горит трава. Огонь был небольшой, аккуратный, точно его разожгли нарочно, чтобы прочистить полосу вдоль забора. Но все же затоптать его Питер не смог бы и не смог бы залить ведерком воды. Он еще не решил, как с ним поступить, да и не хотелось ничего делать, а только стоять и смотреть. Может, горит и еще где-нибудь?
Так и есть. Вон еще маленький костер, и еще, и еще. Дымки поднимались на дороге, и вдали на участке, и прямо в саду. Сотни огней сыпались с неба, неслись по ветру, как птицы в страшном сне, одни сразу падали на землю, другие еще долго кружились в воздухе, третьи пролетали высоко над деревьями.
На фоне ясного синего неба и зеленой травы это было бы захватывающе красивое зрелище, теперь же оно казалось безобразным, отвратительным. Казалось, будто вспышки молний и раскаты грома следуют непрерывно друг за другом, сливаясь в сплошной взрыв, и все раскаты грома покрывает вибрирующий рев и порывы ветра — словно пар под давлением спешит изничтожить все живое. Кусты и деревья гнутся то вправо, то влево, то вперед, то назад, словно задыхаются, словно мечутся в поисках прохладного свежего воздуха. Закручивались вихри, поднимая листья и пыль, хлопала распахнутая ветром калитка. Были и другие звуки — огромные деревья вдоль дороги громко стонали и вскрикивали какие-то не видимые Питеру живые твари.
Совсем не так он это воображал. В его воображении высокие деревья горели тихо, как свечи — целый лес прекрасных свечек, и люди бегают, воздев руки, словно в молитве. Немножко похоже на рождественскую службу в соборе — что-то красивое, величественное, внушающее благоговейный трепет. Без такой грубости, как сейчас.
И без такого одиночества.
Не с кем поговорить. Не на кого смотреть — никто не бегает с воздетыми к небу руками. И не с кем все это разделить — даже со Стеллой, нельзя, потому что Стелла перестала быть особенной.
Растерянный, разочарованный, с ощущением, что чего-то ему недостает, Питер, чтобы хоть чем-то себя занять, спустился в сад, в колючий водоворот из песка и пыли, листьев и пепла. Выпустил кур из курятника, потом стал затаптывать те костры, что были поменьше. Те, что были побольше, он не трогал.
Он переходил от костра к костру, глаза щипало, дышать было трудно. Одна-единственная искра, упавшая с неба, как клеймом прожгла ему рубашку на плече. Это было ужасно больно, пришлось рубашку разорвать.
После этого он вернулся на веранду, стоял, прижав рукой обожженное место и глядя, как множатся вокруг огни. Странная улыбка раздвинула его губы. Он видел все очень отчетливо, слишком отчетливо. Он не был ни оглушен, ни подавлен, но ему все еще чего-то недоставало, даже когда развеялась до конца картина того прекрасного пожара, который рисовало ему воображение.
Пожар, который горит там, где его еще нет, — этого никаким воображением не охватить. А Питер теперь был уверен, что горит и в таких местах, куда не падали искры, потому что уже загорелся и дом, изнутри.
…Дед Таннер положил трубку на пень, вылил на себя ведро воды и крикнул в колодец:
— Я тут, моя крошечка! Теперь дед устроит тебе темноту. И помни, что дед говорил. Как услышишь, что идут, кричи погромче: «Я здесь, люди добрые! Я в колодце, жива-здорова!»
С трудом, потому что очень мешал ветер, он закрыл отверстие колодца двумя листами рифленого железа, придавил их камнями и написал по железу черной краской: «Здесь дети».
Потом лег на землю с подветренной стороны от пня, закутался в мокрое шерстяное одеяло и крепко зажал в зубах чубук своей трубки.
…Когда мать Стеллы, задыхаясь, добежала до калитки деда Таннера, высокая трава возле дома горела в нескольких местах, а куча молодых эвкалиптов пылала так ярко, словно листья целиком состояли из горючего газа. Но ничего этого она не заметила — она видела только миссис Робертсон, которая уже успела побывать в доме и теперь не столько бежала ей навстречу, сколько неслась по воздуху, зигзагами, точно подхваченная изменчивым течением. Они сошлись и стали, держась друг за друга.
— В доме их нет.
— А записку он не оставил?
— Ничего нет.
Они всё стояли обнявшись, с трудом переводя дыхание, прерывая словами сплошной жалобный стон.
— Посмотрим у нас.
— Я больше не могу бежать.
— Иначе нельзя.
Они вернулись на дорогу.
— Не мог он уйти далеко. Он такой слабенький.
— Может быть, полиция?..
— Да, да.
— Детей спасли.
— Ну конечно.
— У нас безопаснее. Трава скошена. Сад расчищен.
Они попытались снова бежать. Воздух жег их, как огонь. Легкие жгло как огнем. Горло жгло как огнем. И Питер увидел, как они бегут, шатаясь, прижав руки к бокам, а не воздев их к небу. Они как будто не замечали его, пока чуть на него не налетели.
— Бабушкин дом горит, — сказал он.
— Питер!
— Бабушкин дом.
Мать Стеллы почти не могла говорить, была почти без сознания.
— Питер, Питер, что ты тут делаешь?
— Бабушкин дом горит.