Поселок Тополи
Шрифт:
— Грэм, — сказала она, — давай будем друзьями. Я тебя не брошу, а ты не бросай меня. Пожар идет сюда. Вставай, пойдем. Ты должен встать и помочь мне. Иначе мы оба наверняка сгорим заживо.
Она была такая деловитая, спокойная, так знала, чего хочет… Здравый смысл подсказывал, что ее надо слушаться. Грэм ухватился за ее протянутую руку и со стоном поднялся.
Не выпуская ее руки, опираясь на нее, он спросил:
— Это тебя зовут Лорна?
— Да.
— Как твой отец, ничего?
— Я не знаю.
— Ты меня прости… за все.
— Хорошо, хорошо. Уоллес и Гарри поехали с ним. Дедушка Фэрхолл повез его
— Из-за пожара?
— Наверно. Пожар ужасный. Ты башмаки надеть можешь?
— Нет.
— Рюкзак твой я заберу. Так тебе легче будет идти.
— Он тяжелый.
— Это для тебя тяжелый, с твоими-то ногами. Давай его сюда… А теперь идем скорее. Ради бога, скорее.
…Надо было так случиться, что они встретились на последних ярдах дороги перед спуском в Милтондэйл, на опушке казенного леса, там, где кончались темные хвойные деревья и начинались светлые, лиственные, и декоративные кустарники и дома. Вернее, там, где вчера кончался лес и начинался город. Сегодня эта граница стерлась. Сегодня и там и тут были языки пламени, дым и чернота.
Ни дедушка Фэрхолл, ни отец Стеллы не предвидели этой встречи. В особенно опасные минуты мир иногда оказывается очень тесен.
Дедушка и Уоллес вышли из-за последнего перед городом поворота. Они тащили старика Джорджа, кое-как привязав его к сиденью машины. Он весил добрую тонну. До чего же он был тяжелый, до чего же у них болели руки — натруженные, все в волдырях, даже в порезах от острого края сиденья! Промокшая от пота одежда облепляла их, щекотала и царапала, тело истосковалось по передышке, по воде, по отдыху. Дедушка ждал, что сердце у него вот-вот остановится или разорвется, но оно все стучало, так громко, что в голове мутилось.
Гарри окончательно сдал. Его то и дело рвало, и они ушли вперед без него — пусть догоняет, когда сможет. Он отстал не намного, на каких-нибудь двести ярдов, но ему делалось все хуже. Очень уж он наглотался дыма, и нервное потрясение подкосило его сильнее, чем других, хотя он-то думал, что отделался легче. Сначала оно длилось недолго, всего несколько минут, а потом снова накатило на него, как гигантская волна или как оглушительный шум. Бешено несущаяся огненная стена, хоть и осталась позади и в пространстве и во времени, как будто снова надвинулась на него. Потом еще раз и еще. Тогда он закричал не своим голосом. А теперь еле тащился, ссутулившись, понурив голову, свесив руки. Его бросало то в жар, то в холод. Внутри у него все высохло. Жажда мучила его немилосердно, и подгоняло только сознание, что, если он остановится, на него может свалиться еще тлеющее дерево или какой-нибудь новый пожар преградит ему путь. Оттого, что он двигался, опасность была не меньше, так только казалось. Если бы жизнь не сулила Гарри столько хорошего, если бы он не мечтал стать настоящим мужчиной, он бы упал тут же на дороге и больше не встал. Впрочем, дорога была горячее, чем воздух. Горячее, чем песок в пустыне. Она даже через подошвы жгла ноги.
Дедушка и Уоллес медленно вышли из-за поворота, и внизу перед ними раскинулись пригороды Милтондэйла — странная мешанина из живого и мертвого, затянутая дымом, а местами еще ярко пылающая. Ливни искр, волны дыма, из которых ветер наметал холмы пепла. Там и тут уцелевшие от огня высокие деревья, острова уцелевших садов, обожженные, но не рухнувшие дома, а рядом — растрескавшиеся кирпичные трубы, торчащие из груды покореженного железа, как взорванные пушки, окруженные трупами. И запах. Ни с чем не сравнимый запах сгоревших вещей, когда-то служивших человеку, — запах сгоревших столов, сгоревших книг, сгоревших постелей, сгоревших кресел, сгоревшего хлеба. Что-то горело зеленым огнем с черным дымом. Что-то горело красным огнем с белым дымом. Что-то обугливалось. Что-то взрывалось. Что-то не сгорало, но обращалось в пыль. Что-то громко трещало. Что-то разбивалось вдребезги. Что-то плавилось. Что-то исчезало на глазах.
Людей не было. Люди не вернулись. Им повезло — нашлось куда уйти. Не было ни животных, ни птиц, ни насекомых. Был мощный шум огня и ветра и падающих предметов. И была великая тишина, великое запустение.
Они видели все это и не видели. Воспринимали и не могли вместить. Они спускались к городу, как актеры, по ошибке попавшие не на свою сцену, а отец Стеллы поднимался им навстречу на велосипеде. Чей это был велосипед, он не знал и знать не хотел. Он не ездил на велосипеде уже много лет, мускулы икр и бедер разболелись невыносимо. Уже три мили он без устали крутил педали. Сначала он просил, чтобы его подвезли в Прескот на машине, но машины в ту сторону больше не шли. Теперь они устремлялись в другом направлении — на юг, через другие поселки, на юг окольными путями, грунтовыми дорогами, и потом на запад, в объезд гор, к большому городу и к морю. А Прескот уже не казался безопасным местом.
Мистер Бакингем еще надеялся выпросить у кого-нибудь машину или просто угнать, но машины в городе остались только сгоревшие или неисправные. Он нашел мотоцикл, но в нем не оказалось бензина, нашел мотороллер, но не смог его запустить. И вот он завладел первым попавшимся велосипедом, чтобы ехать десять с половиной миль до дому, а завладев им, боялся, как бы кто-нибудь его не перехватил, если он отойдет хоть на минуту, боялся даже слезть с него, чтобы попытаться остановить какую-нибудь машину. Впрочем, те машины, что ехали из горных районов, все равно не стали бы поворачивать, а в нужную ему сторону не ехал никто.
Он видел, как дедушка Фэрхолл и Уоллес вышли из-за поворота и стали спускаться ему навстречу, но не узнал своего соседа, пока расстояние между ними не сократилось до нескольких ярдов. Подъем здесь был крутой, пришлось спешиться, и теперь он вел велосипед, спеша и задыхаясь, а дедушка и Уоллес со своей диковинной ношей казались измученными санитарами, еле выбравшимися с поля боя.
Они сошлись вплотную и, как бывает с людьми, когда каждый занят своими неотступными заботами, не выказали да и не испытали ни малейшего удивления. То, что они встретились в столь необычных обстоятельствах, казалось им вполне естественным.
С точки зрения дедушки, и останавливаться было незачем. Он шел как в забытьи. Он помнил одно — что должен двигаться, пока не дойдет до больницы или пока что-нибудь или кто-нибудь не снимет с него ответственности. Бакингем с велосипедом для этой цели явно не годился. Другое дело, если бы он ехал на машине. И мистер Бакингем, со своей стороны, не усмотрел в дедушке Фэрхолле ничего такого, что могло бы облегчить его отчаянное положение.
Они разминулись, и дедушка спросил:
— А где грузовик Робертсона?