Послание к коринфянам

Столяров Андрей

Он очень искренне переживал случившееся. Лука отвернулся от него и, слыша за спиной растерянный оклик: Так, значит, до завтра, господин учитель!.. – тоже, как мертвец, совершенно бесчувственно прошагал к себе в дом и, заперев дверь, сел на табурет у стола, сколоченного из грубых не оструганных досок. Руки он положил на колени, а взгляд устремил в окошко, заваленное кусками стекла.

Так он сидел – не шевелясь, ни о чем не думая, пока свет за окном вдруг не померк и не сгустились в комнате плотные сумерки, – хотя жестяной будильник, стоящий на полочке у самой плитки показывал черными стрелками всего лишь начало первого.

Тогда он встал и окинул комнату последним взглядом: стол, плита, топчан под пестрым одеялом. Больше он ничего этого не увидит.

«Тьма сделалась до часа девятого», подумал он.

Значит, у него в запасе имелось около шести часов.

Жаль было уходить отсюда.

Сердце у него защемило.

И даже когда – часа, наверное, через полтора – выбравшись кривыми переулками за пределы столицы, он на вершине какого-то холма оглянулся и увидел Кремль, подсвеченный снизу красными дьявольскими прожекторами, то в горле у него еще ворохнулись горячие слезы.

Но он проглотил их и зашагал прочь…

4. ОТ ИОАННА

В общем, они его уговорили, я уж не знаю – запугали они его или заставили: по крайней мере неделю он провел в подвалах на Лубянке, а об этих подвалах ходили самые неприятные слухи: будто бы там и психотропные средства, и тайная лоботомия, правда, сам я в лубянских подвалах не был, сломался на первом же допросе, да и что мне было отстаивать, я же не фанатик, не революционер, не борец за права человека, наверное, даже неправильно говорить, что я – сломался; я же не изменял каким-либо своим убеждениям, я никого не предавал и ни от чего не отступался, я просто сразу же согласился со всем, что мне предложили, – конечно, это был страх: кто же у нас в стране не боится органов госбезопасности, но это было и сознание долга, и одновременно и желание помочь, чего я, к моему большому сожалению, не мог сделать, потому что довольно быстро выяснилось, что взяли меня по ошибке: были определенные штришки в биографии, были достаточно странные совпадения (когда я, например, очень точно предсказал в одной из статей Августовский мятеж),

но все эти совпадения, все эти странности и отклонения от нормальной жизни на самом деле оказались действительно совпадениями, никакого настоящего сатанизма во мне не было, – совершенно обычный, задерганный и бестолковый советский человек, вымотанный ежедневной сутолокой и мечтающий только о том, чтобы отоспаться, то есть, конечно, проскальзывали некоторые детальки, тот же самый Августовский мятеж я, например, обрисовал с уникальными подробностями, такие подробности насторожили бы кого угодно (они, между прочим, и насторожили), или, скажем, я мог абсолютно точно предсказать номер трамвая, который сейчас подойдет к остановке (причем, именно трамвая, а не троллейбуса и не автобуса), но это были именно детальки, просто мне кажется, что вся наша жизнь последних лет неуклонно соскальзывала в какую-то фантасмагорию, точно зловещая тень легла на страну, мелкие черты бесовства проявлялись во многих людях, не удивительно, что они в определенной мере обнаружились у меня, но к счастью (или, наоборот, к сожалению), настоящего сатанизма во мне все-таки не было, – так, предрасположенность, шелуха – обнаружилось это при первом же испытании, может быть, поэтому оно и лучше, что я сразу же сломался, потому что все дальнейшие мучения оказались бы напрасными, мне только было немного стыдно: другие держались дольше и смогли выторговать себе более льготные условия, но в конце концов ничего особенного здесь нет, просто одни люди устроены так, что могут торговаться даже со смертью, им это ничего не стоит, а другие – торговаться не могут вообще, я вот, например, вообще не могу, для меня лучше остаться без всего, чем по мелочам хитрить и выгадывать, мне это как-то противно, зато не пришлось познакомиться с «Сектором Б» в лубянских подвалах, поэтому я и не знаю, что там правда, а что там выдумка (те, кто знают, молчат и правильно делают), но я думаю, что действительность еще хуже, чем слухи, слава богу, что я не столкнулся с дейсвительностью, однако, и отпустить меня они тоже уже не могли, слишком многое было сказано на первом же допросе, я ведь тоже не дурак, о каких-то моментах начал догадываться, в общем, зачислили меня в технический персонал, кое-чему наскоро обучили – припугнули, взяли подписку о неразглашении, перевели на казарменное положение (о чем я, впрочем, не особенно сожалею), и пообещали, что Родина меня не забудет. В последнем я нисколько не сомневался и поэтому вел себя тише воды и ниже травы, рассчитывая, что память у Родины все-таки окажется несколько слабее, чем они думают.

Так что, уговорить его могли в знаменитом «Секторе Б», где способны были уговорить кого угодно. Однако я так лично не считаю. Я видел людей, прошедших через «Сектор Б», у них у всех есть какая-то невидимая надтреснутость, какая-то робость, какая-то внутренняя хрипота, я эту хрипоту очень хорошо чувствую – так вот в нем ее абсолютно не было, когда я впервые увидел его на Полигоне, он был весел и очень раскован, нервничал, конечно, но, знаете, любой будет нервничать в такой ситуации, ситуация была паршивая, а надтреснутости в нем все-таки не ощущалось, поэтому я и думаю, что через лубянские подвалы он не прошел, в этом мы с ним были одинаковы, скорее всего, его действительно уговорили, он же, как и я, был нормальный советский человек, а нормального советского человек уговорить ничего не стоит, надо только объяснить ему, что это – для счастья других людей, или, еще лучше, что это – для их спасения, что предотвратить трагедию может только он, что иначе – обвал, и что надо собой пожертвовать. Они, наверное, особенно упирали на слово «пожертвовать», потому что это слово для нас прямо-таки мистическое, если советский человек слышит, что надо собой пожертвовать, то он немедленно отвечает: «Есть!».. – вероятно, именно здесь его и зацепили, показали, наверное, соответствующий материал. Материал, надо сказать, был впечатляющий. Я кое-что слышал об этом материале и даже видел кое-какие фотографии. Разумеется, далеко не все: большая часть документов была строго засекречена, собственно говоря, засекречен был весь этот документальный массив, однако степень секретности по разным его частям была неодинакова: Пермскую колонию показывали, например, всем новичкам, зато о так называемой Кровавой Дуне я знал только по слухам, я вообще не уверен, что такая Дуня существовала и что она действительно уничтожила целый полк в тайге (слишком уж все это было мерзко, слишком уж неправдоподобно), но я думаю, что основной материал был, конечно же, подобран соответствующим образом, и у всякого, кто видел скрюченные обугленные тела, ритуальной картинкой разложенные по территории Пермской колонии, или в оцепенении взирал на почти полуторакилометровую панораму Новобалкацкого металлургического комбината (вернее того, что от него осталось), или, содрогаясь, смотрел, как покрытый рыжеватыми волосами, эпилептический Чертов Стул пляшет – сначала по улицам вымершего городка, разбивая машины, сворачивая фонарные столбы, а затем, словно бешеная мясорубка, превращает в ужасное месиво более чем двухтысячное поголовье свиней на ближайшей ферме, – так вот, у всякого, кто это видел, – разумеется, соответствующим образом прокомментированное и снабженное душераздирающим музыкальным сопровождением – возникало вполне однозначное представление о том, что Дьявол, или нечто, ему аналогичное, совершенно остервенело прорывается в наш мир – то здесь, то там – испытывая его на прочность, и что если он все таки прорвется, неважно – в России или в какой-нибудь другой стране, то вот тогда и наступят – и Апокалипсис, и Армагеддон, и Светопреставление, и вообще – конец человечества.

Неудивительно, что они его уговорили. При таком материале уговорить было не трудно. Особенно, если учесть жуткие слухи, ползущие из Петербурга, где даже по невнятным официальным сообщениям творилось черт знает что, или то воздействие, которое обычно оказывает на читателя так называемое «Евангелие от Луки», то есть документ, обрисовывающий наше будущее под властью Дьявола (лично я считаю его, «Евангелие», чистой мистификацией). В общем, все это далось, наверное, без чрезмерных усилий. Гораздо труднее, по-моему, было убедить его в том, что предполагаемый способ действий является единственно возможным. Я, например, человек неверующий, и даже события последних месяцев не заставили меня усомниться в скучном материализме Вселенной, видимо, я так устроен, я просто не могу представить себе, что некое сверхъестественное и всемогущее существо мановением жезла сотворила Землю и Человека и теперь ведет его согласно своим промыслам. По-моему, это просто глупо. Чушь какая-то. Ерунда. Не говоря уже о кричащих противоречиях любой религии, объясняемых обычно тем, что пути господни неисповедимы. Это уж, на мой взгляд, вообще нелепость! Кстати, ни в какого Дьявола я тоже не верю. И тем не менее, даже мне, при всем моем непоколебимом атеизме, было ясно, что если уж и пытаться остановить Сатану, то делать это надо теми средствами, которые были неоднократно испытаны временем, то есть – молитвой, святым крестом, соответствующими псалмами и заклинаниями, здесь все очень просто, не надо ничего выдумывать, – если и в самом деле предположить, что Сатана уже неоднократно прорывался в наш мир, даже захватывая на какое-то время отдельные территории или целые страны, то все равно способы борьбы с ним давно известны – разумеется, если их рассматривать в исторической перспективе, потому что Сталин, например, являющийся, согласно одной из гипотез, воплощением Сатаны, правил реально немногим более двадцати лет: срок, ничтожный для Времени, но охватывающий собой целое поколение, – правда, как раз против Сталина традиционные методы оказались бессильными (или их систематически не применяли), так что вопрос до некоторой степени дискутабелен и однако же не настолько, чтобы отталкиваясь от этой дискутабельности, идти в разрез с уже устоявшейся практикой. Между прочим, я лично опять-таки считаю, что ни Сталин, ни Гитлер никакими воплощениями Сатаны (так сказать, «черными ботхисатвами») в действительности не являлись, это были самые обыкновенные люди, к тому же, по моему мнению, весьма заурядные, и пропитанные сатанизмом, демонические судьбы их просто продемонстрировали до какой жестокости может дойти обыкновенный человек, не отягощенный в результате воспитания ни совестью, ни моралью. То есть, Сталин – это не показатель. Я вообще думаю, что если Сатана и в самом деле время от времени является в этот мир, то является он вовсе не как диктатор, которые все на одно лицо, а скорее, как философ, незаметным влиянием своим порождающий неслыханные преступления, как писатель, нравственно эти преступления оправдывающий, как художник, эстетизирующий ненависть и насилие. Сатана, по-моему, мудр, а не нагл. Я, конечно, могу ошибаться, но даже в этом случае остаются непонятными все те странные действия, которые были предприняты, чтобы остановить его. Выглядели они по меньшей мере нелепо. В отдельные моменты мне даже казалось, что нелепость эта какая-то слишком уж нарочитая, что за ней определенно что-то стоит, что она призвана заслонить собой нечто более важное, – ну не могут же взрослые люди не понимать, что так делать нельзя, – однако, каждый раз я довольно быстро убеждался, что – могут, что это – именно нагромождение нелепостей, а не специально разработанный план, и что роковое сочетание их, выглядящее как злой умысел, на самом деле является лишь продолжением того дурацкого фарса, в который уже давно превратилась вся наша жизнь.

Начать хотя бы с Полигона. Какой идиот решил организовать Полигон под самой Москвой, всего в полутора часах езды от Красной площади – это отдельный вопрос, как раз здесь мне кое-что понятно, то есть, мне понятно, что в данном случае соображения доступности возобладали над всеми остальными, даже над таким важным, как обязательная секретность. Мы ведь существовали не в безвоздушном пространстве, проект оплетало множество самых разнообразных интересов, главными, конечно, здесь были интересы органов госбезопасности, к тому же они имели определенные преимущества перед другими, потому что человек, которого мы все знали под именем Марк (настоящее его имя так и осталось мне неизвестным), первоначально обратился именно к ним, и, начав разработку первыми, они теперь имели ощутимую форму, сказывающуюся в большем знании, однако затем произошла утечка информации (или не утечка, а просто на должной высоте в работе против своих же оказалась военная разведка), прошли стремительные переговоры, в результате чего госбезопасности пришлось потесниться, а образовавшуюся нишу занял генерал Котрох со своими сотрудниками, и уже в самое последнее время сюда каким-то образом втиснулось собственно правительство, я имею в виду Президента и его команду, неясно, как они тут оказались, ходили слухи, что к Президенту обратился непосредственно Марк (вероятно, рассчитывая таким способом получить некоторую свободу маневра) – не знаю, нам, техническому персоналу об этом не докладывали – но факт остается фактом: каждый из этих кланов следил за двумя другими, подозревал – и не без оснований – в попытках незаметно его оттеснить, и в таких условиях, разумеется, не хотел выпускать проект из поля зрения, особенно самый слабый из них – президентский клан, который, как мне кажется, и настоял на Подмосковье. Центральная идея, конечно, была ясна: провести вочеловечивание под жестоким неослабным

контролем, и затем уже договариваться с тем, кто в результате этого процесса образовался. А, не договорившись, без сожаления – уничтожить. Повторяю: все это было понятно и до некоторой степени объяснимо. Необъяснимо было другое. Почему за квадратом, в котором находился Полигон, не было налажено элементарное наблюдение со спутников и сигнал о появлении вертолетов без бортовых номеров не был сразу же передан в соответствующий центр, а сами вертолеты не были опрокинуты назад ракетами «земля-воздух», будто перья дикого лука, торчавшими по периметру Полигона? Почему на Полигоне не оказалось аварийной электросети: аварийная сеть монтируется в подобных комплексах автоматически – тогда террористы, еще с воздуха расстрелявшие электростанцию, не смогли бы, как нож сквозь масло, пройти от рабочей диспетчерской до испытательного пятачка, подрывая по ходу дела казармы и заставы охраны? Почему заранее не предусмотрели такую простую вещь, как дублирование радиосвязи, и когда рабочий стационар был также подорван, оказались фактически без контактов со своим руководством. Я знаю, что один из офицеров имел портативную рацию (которую, между прочим, пронес на Полигон нелегально) и сразу же в момент нападения пытался связаться хоть с кем-нибудь из соответствующей группы контроля, но пока он нашел укромное место (рация все-таки нелегальная), пока установил более-енее рабочую связь с дежурным, находившемся на приеме (мощности рации не хватало), пока, путаясь и десять раз повторяя сказанное из-за плохой слышимости, пытался объяснить, что именно у нас происходит (к тому же, сам не слишком в этом разбираясь), время было уже упущено, «интервал ожидания», предназначенный именно для таких случаев, завершился, соответствующие команды были немедленно переданы в подразделения, и такие же вертолеты, но – обыкновенные, с обозначенными бортовыми номерами, – прыгнули в воздух и сходящимися армадами обрушились на Полигон.

Говорят, что зрелище было чрезвычайно эффектное – они выныривали из темноты, давали ракетный залп, сбрасывали длинные кассеты с напалмом и, не нарушая строя, уходили вверх, оставляя после себя слепящие огненные озера. Этакие стрекозы смерти, этакие железные всадники Апокалипсиса: сполохи, по информации МВД, наблюдались километров за сорок от Полигона, – пришлось оправдываться, говорить об аномальных явлениях, сам я всего этого, конечно, не видел, в тот момент я был парализован совсем другим зрелищем, и однако, я до сих пор не понимаю, почему сравнительно небольшая группа террористов была направлена для решения этой серьезной задачи, я ничего не имею против этих людей, все они погибли ужасной мучительной смертью, я до некоторой степени им сочувствую, я не знаю ни кто они, ни какой из кланов организовал данную акцию (мне кажется, что установлено это уже никогда не будет), но я все-таки не понимаю, каким образом десяти-пятнадцати десантникам, пусть даже прошедшим специальную подготовку, но столкнувшихся ведь с не менее подготовленным и сильным противником, удалось наломать такое количество дров: тут и связь, и электростанция, и разбитые в крошево несколько взводов охраны, – ведь они практически достигли цели, собственно, не их вина, если они ее все-таки не достигли, и одной внезапностью такую удачу не объяснить, поневоле возникают мысли о заговоре, но я думаю, что искать виновных не стоит, заговора попросту не было, а было, вероятно, все то же нагромождение нелепостей – хаос, бессмыслица – которые и привели к трагическому результату. Идиотизм стал нормой жизни, мы его уже не замечаем. И поэтому лишь удивляемся впоследствии: как так могло получиться? А – никак. Просто – идиотизм.

Между прочим, отсутствие разума очень хорошо ощущалось техническим персоналом. Это только кажется, что низовые исполнители ничего не понимают, поскольку они, так сказать, не охватывают замысел целиком, а на самом деле они понимают гораздо больше, чем принято думать. Не зная цели, они зато видят средства, которыми эта цель подготавливается. Возникает – ощущение. И такое ощущение, как правило, соответствует действительности. Так вот, с самого начала этого «запуска» у меня присутствовало ясное ощущение обреченности. Зародилось оно еще тогда, когда, прибыв на Полигон, мы вдруг с изумлением обнаружили, что приказ о расконсервации объекта не отдан, а если и отдан, то не доведен до непосредственных исполнителей, во всяком случае, местная группа о нем ничего не знала, и поэтому никакие коммуникации не были подключены. Само по себе это было не страшно: мы всем составом тотчас же врубились в работу, и нулевой подготовительный цикл был завершен лишь с трехчасовым опозданием, но, как можно догадаться, выполняя чужую работу, мы не занимались своей, а когда, наконец, занялись, то обнаружили, что в пиротехническом реквизите отсутствует целый контейнер с оснасткой для «черной магии». Это было уже серьезнее, без контейнера мы лишались примерно трети так называемого «балагана», не говоря уже о том, что по мнению изготовителя, контейнер был нам официально передан. Здесь попахивало скандалом, похищением, утечкой информации, в конце концов, контейнер был найден, но это стоило нам еще трех часов, а к тому же сломалась машина, оборудованная для доставки контейнеров такого рода, ждать ее пришлось невероятное количество времени. Словно какой-то рок тяготел над Полигоном. Может быть, это и в самом деле был некий рок, во всяком случае я не помню такого количества мелких неприятностей: прорвало водопроводную трубу в одном из коттеджей, замкнуло релейную цепь в системе оповещения, дважды ни с того ни с сего включалась сирена тревоги, и прикрытие в составе трех рот, матерясь, выскакивало, ища невидимого противника, было два самопроизвольных выстрела (один – даже с легким ранением), было несколько ушибов, падений и травм, в общем, к тому времени, когда нулевой и первичный циклы предварительной подготовки были закончены, то персонал, включая и местную, довольно значительную команду, был настолько измотан, что, конечно, ни о какой качественной работе не могло быть и речи, все едва дышали, лучше всего, разумеется, было бы вообще отменить «запуск», но, естественно, где тот смельчак, который будет говорить об этом с начальством, тем более, что начальство было тоже чрезвычайно раздражено – и накладками, и, наверное, всеми противоречиями ситуации, соваться к нему было просто-напросто небезопасно, правда мое положение несколько отличалось от других: я как наблюдатель, владеющий некоторыми элементами предвидения, мог бы достаточно официально дать неблагоприятный прогноз, выдумав, например, дурной сон или сославшись на то, что у меня чешется левая пятка, но для этого надо было проявлять инициативу, а за четыре месяца работы на Полигоне я неоднократно видел, как люди, проявившие хоть какую-нибудь инициативу – пусть даже незначительную, пусть даже необходимую для общего дела – через некоторое время после этого исчезали бесследно: может быть это было связано с борьбой кланов, а может быть, с особой секретностью – как бы подразумевалось, что технический персонал не должен знать ни о чем, то есть, я сильно сомневался насчет того, чтобы вмешиваться, а увидев Марка, появившегося на Центральном пульте в сопровождении телохранителей (которые, по-моему, не столько охраняли его, сколько надзирали за ним), окончательно понял, что я ни во что вмешиваться не буду, ну их к черту, пусть они сами обо всем позаботятся, в конце концов, кто они такие, чтобы им помогать – благодетели? Спасители человечества? – в душе-то я надеялся, что все обойдется, это был по меньшей мере четырнадцатый «запуск», техника таких «запусков» была давно отработана, исполнение операций доведено до автоматизма, ни в одном из предыдущих «запусков» не случалось ничего сверхъестественного, можно было и в этот раз надеяться на благоприятный исход, я к тому же вообще не очень верил во все эти кабаллистические ухищрения, мне казалось, что они представляют собой очередную лапшу – просто способ создания себе новой кормушки, поэтому я махнул рукой на свои предчувствия и как наблюдатель сидя в стеклянном фонаре, несколько выдвинутом из Центрального пульта для лучшего обзора, устало смотрел, как начинает гореть тусклая неоновая пентограмма, ограничивающая собственно Полигон, как появляются из темноты и выламываются в заклинаниях жутковатые клоунские фигуры «балагана», как зажигаются вонючие костры из серы и птичьих перьев, и как здоровенный, прямо-таки фантастический по своим размерам, угольно-черный котище (кажется, по имени – Велизарий), безобразно откормленный и накаченный наркотиками, лениво выходит на середину испытательного «пятачка» и глаза его разгораются действительно сатанинским светом.

Интересно, что самого нападения я толком не видел. Честно говоря, после всей дневной суматохи, после переживаний, связанных с потерей контейнера, и после бестолковщины на Полигоне, которая вымотала всех нас, я позволил себе немного расслабиться. Кажется, я даже слегка задремал, хоть это и грозило мне крупными неприятностями. Во всяком случае, в дальнейшем, когда я был вынужден по памяти восстанавливать все подробности этой кошмарной ночи, то я с некоторым испугом обнаружил, что помню лишь начальные стадии кабалистического действа, то есть, я помню, как вслед за Велизарием появился на «пятачке» нынешний испытуемый, одетый в балахон и мохнатую шапку с желтыми рожками, помню, как поставили чан на костер и как замахали вокруг него горящими метлами, помню всепроникающий запах серы и круговорот вороньих перьев, плывущих над «пятачком», я даже помню визг внезапно пробудившегося кота – то ли доза на этот раз оказалась недостаточной, то ли ситуация уже тогда начала незаметно выходить из-под контроля, точно не знаю, к сожалению, дальше у меня какой-то провал в воспоминаниях, впрочем, ничего удивительного здесь нет, вряд ли следует обвинять меня в недостаточной внимательности, потому что для меня это была привычная, рутинная, уже порядком надоевшая, утомительная работа, выполнял я ее, по всей вероятности в четырнадцатый раз, никаких неожиданностей сегодня не предвиделось, то есть, особой вины я за собой не нахожу, жалко, конечно, что я пропустил фазу вочеловечивания, но я думаю, что она не была слишком эффектной, иначе бы я сразу же проснулся, а так я пробудился только тогда, когда она фактически уже завершилась, – от того, что раздался грохот и что-то посыпалось. Позже, когда мне пришлось секунда за секундой реконструировать события, я догадался, что это, вероятно, ударили по Центральному пульту из гранатомета (нападавшие расчищали себе коридор на входе), но непосредственно в то мгновение я, разумеется, ничего не понимал, тем более, что электростанция уже была взорвана, и освещение вырубилось, я лишь ошалело таращился в черноту у себя за спиной, где безумно чиркали спички и, как свечечки молящихся за упокой, колебались слабые бесцветные огоньки зажигалок, кто-то дико щелкал тумблерами на пульте управления, кто-то матерился сквозь зубы и, судя по звукам, вскрывал коробку распределительного щита, на мгновения я увидел лицо Марка, прильнувшего к иллюминатору – резкое, словно вырезанное из камня – больше я никогда Марка не видел, он, конечно, погиб вместе с остальными, – но гримаса, которая вдруг от подбородка до лба перекосила его, поразила меня до глубины души, я стремительно обернулся: тихий, однако явно усиливающийся свет какого-то мертвенного ртутного оттенка, разгорался на «пятачке», там бесспорно что-то происходило, но что именно, мне разглядеть не удалось, потому что в эту секунду – и, вероятно, из того же гранатомета ударили прямо по фонарю.

Правда, сейчас я уже совершенно не уверен, что стреляли именно по мне, скорее всего, не так, иначе бы я просто не остался в живых, но в то мгновение мне показалось, что снаряд (или там – граната) разорвался прямо у меня в животе, – меня ослепила вспышка, каким-то бледным чахоточным воспоминанием запечатлелся в сознании фонарь, отваливающийся от Центрального пульта, вероятно, взрывной волной меня выбросило наружу, позже выяснилось, что у меня сломаны два ребра, и вдобавок – трещина в затылочной кости, впрочем, я считаю, что еще легко отделался, а когда я, оглушенный ударом о землю, видимо сильно контуженный, с разламывающейся звенящей головой, приподнялся на локтях и, мало что понимая, повел вокруг себя безумным истерическим взглядом, то под колоколом света, будто придавившем меня к испытательному «пятачку», я сразу же увидел – Его.