Посланники Великого Альмы (Книга 2)
Шрифт:
Сужди внимательно наблюдал за реакцией Харлана — так мог сыграть только артист, которого внезапно хватил паралич. Нет, это не игра, думал ливиец. Но в сказку тоже не верил, как и в манускрипт. Однако перед глазами стояли безумные глаза его пленницы, увиденные им на экране телевизора в следственном изоляторе. Тогда он тоже подумал, что идет телепостановка и играют классные актеры, потом… На этом все кончалось. Теперь ещё один акт и так сыгран! Что — это игра против него? начатая ещё до побега? в камере? они рассчитывали на его побег? А потом подготовили все для похищения, прислали сюда ещё одного лицедея-паралитика. Но он не актер, он настоящий, живой пока ещё профессор, фотография которого была взята из Сети и лежала вкупе с другой информацией на него. И невозможно представить,
Было безумием поверить в то, что рассказал профессор Харлан, но наступал час молитвы. Американца увели в подвал, а Сужди, еле слышно сообщив о намерении совершить молитву, опустился на колени и поклонился. Одновременно он быстро прошептал формулы исповедания веры и первой суры Корана. Обратив взор в сторону Мекки, он начал молиться.
Кирим ни о чем не просил Аллаха, он знал, что его судьба Всевышним предопределена. Но он вслушивался в тишину, перенесясь за сотни миль в Мекку, к черному камню Каабы. Это был величайший грех, но Кирим вдруг увидел, что на камне написано: "К вящей славе Господней". Его пробрал озноб, он прогнал видение и представил себе михраб в мечете, но в нише кто-то выдолбил четыре буквы — AMDG, а из её темноты сверкали фанатичным огнем глаза молящейся женщины. Сужди стало не по себе, он попросил у Аллаха прощения и закончил молитву.
Еще не встав с колен, он твердо знал, что та женщина, которая сейчас находится в подвале его дома, в тот момент молилась. Молилась своему богу маленькому уродцу с семипалыми руками.
Кирим Сужди заранее знал, чем закончится его разговор с Аль-Мохаммедом, но все же решил встретиться с верховным кадием. Профессор Харлан уже час мерил шагами тесное помещение в нижнем этаже здания резиденции Сужди, ставшим его местом заключения, а сам хозяин, миновав ряд минаретов в центре Триполи, входил на территорию главной мечети.
В разговоре с Ричардом Харланом Сужди горячо и откровенно показал профессору свою позицию, слова о ненависти к своим бывшим учителям, которые в его представлении были схожи с врачами лепрозория, не были показными; и влага, не дающая засохнуть глазам, так и не смыла глубоко въевшиеся в их трепетную поверхность следы проказы…
Он знал, чем закончится беседа с верховным кадием, однако не думал, что пойдет против собственных правил. Во-первых, дело было необычным. Во-вторых, на благо. В-третьих, если второе исключалось, его правила, установленные им же самим, снова вступали в силу. Это была широкая тема, где отголосками пронесутся слова: "Я бы не позволил родителям зачать будущего гения". И четвертое: Кирим Сужди не во всем был согласен с Учителем. В частности, Каддафи толковал роль спорта, искусства и науки в жизни общества как насаждение невежества, насилие. Учитель не раз говорил, что все методы обучения — современные, прогрессивные — не имеют право на жизнь. Человек обладает естественным правом на знание, освобожденным от диктата, фанатизма, преднамеренной трансформации склонностей и понятий. Отрицая диктат, Каддафи был диктатором.
В 1979 году указом Учителя в Ливии было введено новое летоисчисление, которое отличалось от принятого во всем мусульманском мире. Новая эра стала исчисляться не с 622 года, хиджры, когда пророк Мухаммед переехал из Мекки в Медину, а с даты его смерти, с 632 года. Кроме того, все изречения из Корана, которые всегда выставлялись в самых людных местах городов Ливии, по приказу Учителя были заменены фразами из его произведения, "Зеленой книги". И для того, чтобы в конце концов большинство священнослужителей Ливийской Джамахирии назвали Каддафи еретиком, он заявил, что хадисы или тексты священного писания не являются обязательным условием верования в Аллаха. Веря в единство Всевышнего, Каддафи отрицал
Богобоязненный Кирим Сужди в вопросах веры и науки стоял особняком от Каддафи, такого же мнения придерживался и верховный кадий, к которому направлялся Кирим. Он знал и предвидел, чем закончится их беседа, но хотел получить от кадия если не благословения, то ещё раз услышать из уст старого владыки некоторые из догм Ислама; и Кирим ещё более уверится относительно своей позиции в этом вопросе.
— Что привело тебя ко мне, Кирим? — спросил кадий, обменявшись с Сужди традиционными приветствиями. Через высокие окна в комнату врывались солнечные лучи, освещая богатое убранство помещения. Подали чай, и кадий, не мигая, смотрел на гостя. Аль-Мохаммед был невысокого роста, его смуглое лицо носило глубокий отпечаток ума. Он был непререкаемым авторитетом в вопросах религии.
— Я бы хотел поговорить с вами, учитель, о вопросе, который касается науки. Он, как мне кажется, так или иначе задевает сокровенные аспекты нашей религии.
Практически Сужди ничего не сказал, но, отставив пиалу с чаем, выжидающе смотрел на кадия.
Кроме религиозного влияния, Аль-Мохаммед имел вес и в политических делах страны, поэтому был дипломатом. Сужди ничего не сказал, Аль-Мохаммед ничего не понял. Не видел он и колебания со стороны гостя, которое так или иначе в ходе разговора конкретизировало бы вопрос. Опираясь на слово «наука», которое произнес Сужди и которое показывало верховному кадию главное в туманной фразе гостя, он заговорил, и его предложения витиеватые, но законченные, подобно завиткам арабесок, украшающих комнату, сплелись в общий ответ на вопрос.
— Тот, кто изучает Коран правильно, может впоследствии толковать, что изучение Бога и Вселенной поощряется. Хотя слово «изучать» здесь не совсем уместно. Священную книгу можно выучить наизусть и сказать, что она изучена. Но это в корне неправильно. Важно не заучить священные слова, но правильно истолковать их. Именно толкование Корана открывает нам глаза на многие вещи. Исходя из этого, я твердо могу сказать, что нет науки чуждой Аллаху, его творениям. Никакое знание не может идти вразрез с предписаниями Ислама. Это касается твоего вопроса, Кирим, который ты относишь к науке. Ты можешь уточнить вопрос, но общий ответ ты уже получил.
Сужди понял верховного кадия; в его ответе было все — и сам ответ, являющийся собственно окончанием короткой беседы, и довольно прозрачный намек на продолжение.
— Спасибо, учитель. Я все-таки уточню. Этот вопрос касается души, человеческой души.
И снова для его преосвященства туман. И вновь он без промедления отвечает.
— В Коране, который я трактую, как мне кажется, правильно, нет сколько-нибудь точного определения слову «душа». И это верно, поскольку подталкивает и наставляет на размышления — о чем я уже говорил. Трактовка, а не изучение, — это и есть размышления, это духовная пища, она питает и ведет к совершенству понимания. Однако напрямую связывать их с Книгой Откровений не стоит. Будет Судный День, каждой душе воздастся по заслугам. Это наша мораль, ибо Аллах говорит: "И кто сделает хоть малую толику добра, обязательно будет за это вознагражден; а кто сотворит хоть малую толику зла, непременно понесет за это наказание"…
Выходя из мечети, Суди получил то, за чем приходил: нет науки, чуждой Творцу. И он должен соприкоснуться с тайной, которая и приобрела смысл в слове «наука» в беседе с верховным кадием. Она бы так и называлась — тайна, вполне подходящее слово, озаглавленное вначале профессором Харланом девизом таинственного ордена иезуитов: "К вящей славе Господней"; но профессор конкретизировал (чего не сделал в беседе с кадием Сужди), отчего тайна высохла до слова «наука». Но отнюдь не стала безынтересной. Наоборот, слова "композитный сплав на матрице металлического стекла", как трафарет, очень точно накладывались на другие: "Ad majorem Dei gloriam", отчего смысл их, пока расплывчатый, становился как бы объемным, весомым. Нужно только сделать несколько шагов в этом направлении, приблизиться и рассмотреть: что же кроется за тем расслоение букв.