После бала
Шрифт:
Вбежала Людмила.
Людмила. Что он наговорил! Что он наплел! И как его покрыли, как его высмеяли — и кто? Наши комсомольцы, деревенские парни!
Маша. А ты не волнуйся… Ты все скрываешь. Вчера вечером ходила заплаканная.
Людмила. Маша, милая Маша! Может быть, только ты мой единственный друг.
Маша. А то кто же?
Людмила. Ты да еще…
Маша. Это само собой.
Людмила.
Маша ушла.
Как высмеяли отца! Какую ахинею он плел о посевной кампании! Срам, глупость, чушь! Неужели он глуп, просто глуп, как все глупые?
Маша (вошла). Если бы ты считала меня за такую же большую да не скрывала от меня…
Людмила. А ведь мы с тобой, Маша, вместе выросли. Десять лет назад яблоки в сад воровать вместе ходили.
Маша. Отчего ты сама не своя? Мать говорит, что нынче есть не стала.
Людмила. Не в этом дело… Маша, дай мне честное слово, что все, что я тебе скажу, останется у нас в доме, как в родной семье. Это наше дело. Дай мне честное слово.
Маша. Даю честное слово.
Людмила. Я не доверяю своему отцу. Вчера утром я повезла его осматривать поля и разозлилась на него. Я ему говорю об опытах, о показательном поле твоей бригады, я загорелась… и вот вижу, что ему наплевать и на мои опыты и на твое показательное поле. Я разозлилась на него впервые в жизни и сказала ему, что это безобразие. Я стала ругаться, просто ругаться, впервые в жизни, с ним. Я обиделась, у меня подступили к горлу слезы…
Маша. Конечно.
Людмила. И он мне сказал, что он не верит в это дело, что все это у нас шито белыми нитками. Как дочери, откровенно он это сказал. Не столь страшно, какие слова он говорил, страшно, что это мой отец говорит, друг, дорогой мне человек!
Маша. Значит, Адам Петрович против колхозов?
Людмила. Да… То есть нет… Тут сложнее.
Маша. Ты скажи прямо: да или нет?
Людмила. Он не может работать, не верит, неспособен.
Маша. Ну, значит, против колхозов… Тогда я напишу.
Людмила. О чем напишешь? Машка, куда ты напишешь?
Маша. В политотдел, в газету.
Людмила. Машка, а твое слово?
Маша. Разве что… Я дала тебе честное слово. Правда. Хотя это сюда не касается.
Людмила. Не касается? Предать?.. Я тебе рассказала, как сестре, о своем родном отце… Предать?
Маша. Постой, ты еще ничего не знаешь? Ты прочти-ка сама, что тут написано, тогда ты тоже узнаешь… Что ты смотришь на меня? Не будешь читать? Ладно, я тебе сама скажу. С каждого нашего колхозного двора наши враги украли по пятьсот рублей. Вот вам! Никакой артели не было. Васька Барашкин не был караульщиком в саду, а был он сам арендатором. Сад сдали в аренду на мошенстве, за две тысячи рублей. Яблок продано в Москве
Стучат. Маша вышла.
Людмила. Неужели правда? Какой ужас! Я же сама, как агроном, дала одобрительное заключение по договору на сад. Как это было тогда, весной?.. Да, отец… он принес вечером договор… Я впервые встретила тогда у нас Кременского… Да, мой отец принес мне этот договор и сказал, что он сам… что-то такое он сам сделал, что-то хорошее, полезное, и я под его диктовку написала утверждение. И если теперь вышло так, как она сказала, Николай никого не пощадит. Уголовщина, расхищение, позор!.. Зачем я расквасилась? Зачем я ей рассказала об отце? Она, как маньяк, помешана на лозунге зажиточности… Что я говорю? Кто маньяк? Ничего не понимаю! Ни одной мысли! Не знаю, что делать. Убежать бы отсюда навсегда!
Явилась Маша.
Маша. Мать там воду носит… Да, Людмила, тридцать тысяч рублей, по пятьсот рублей каждому двору, а ты говоришь про честное слово!
Людмила. Допустим…
Маша. Допустили уже.
Людмила. Не перебивай, пожалуйста! Допустим, что это мы проверим и все подтвердится. Хорошо. А при чем мой отец? Он в колхозе заведовал молочной фермой. Старухин тогда договора заключал.
Маша. Оставьте на Старухина валить.
Людмила. «Оставьте», «вот вам»!.. Кому — нам? Ты и меня пачкаешь? Мало тебе отца — и меня?
Маша. Ты на меня не кричи. Я на тебя никогда не кричала… Постой, ты всегда меня учишь — совесть прежде всего, а я ради тебя, ради твоей, просто сказать, любви и моей любви… нашей дружбы ради, написала еще не все, что думаю и вижу и многие думают и видят.
Людмила. Ты уже написала?
Маша. Вот же, смотри…
Людмила берет статью.
А как твой Адам Петрович на сад ездил пьянствовать с Тимофеичем, я не написала, например. А раз он даже против колхозов… Как же я буду молчать, когда председатель колхоза против колхозов?
Людмила (прочла, отложила статью). Маша, эту статью нельзя посылать в политотдел.
Маша. Нельзя? Как же так нельзя?
Людмила. Я старше тебя.
Маша. Теперь этим не меряют нас.
Людмила. Маша, ты часто за дружбой забываешь, что я секретарь ячейки.
Маша. Секретари есть и повыше тебя, не обижайся.
Людмила. А кто тебя воспитал? Кто сделал из тебя нашу лучшую, нашу первую комсомолку? Когда ты не имела башмаков бегать в школу, отец сам учил тебя грамоте. Он тебя, чужую деревенскую девчонку, любил, как меня, свою родную дочь. Это не правда?
Маша. Правда.