После бури. Книга первая
Шрифт:
Ланочка посмотрела на Бореньку — и это было уже выражением ее тревоги, а на Корнилова она посмотрела с опасением. «Петр Николаевич! — как бы сказала она. — Пожалуйста, Петр Николаевич, не сделайте чего-нибудь такого. Чего-нибудь нехорошего!», но что Леночка понимала под «нехорошим», Корнилов точно не знал.
Бурый же Философ сказал:
— Почему «Долой Декарта!»? Это вам, наверное, послышалось. А, впрочем, не все ли равно — кого долой»?! Декарта или Канта. «Долой!» — вот что главное! Долой многовековой бред, называемый классической философией! Так же, как наши трудящиеся в несколько месяцев избавились от эксплуататоров — от капиталистов и помещиков,
— На печке...— сказал Корнилов.
— На печке? Там ей место?
— Я там ее читал... Выздоравливал и читал лежа. Лежать больше негде, только на печке.
— Нет-нет — эту книгу у вас надо сию минуту забрать!
— Привстаньте на приступку, она там лежит в головах.
— В головах! Это где же на печке голова, а где у нее ноги? — спросил Бурый Философ, однако на приступку привстал, пошарил рукой и книжечку Енчмена обнаружил.— Прекрасно! Книга цела и невредима! Слава богу!
— Бог-то при чем? — спросил Корнилов с удивлением.
— Бог действительно ни при чем! — согласился Бурый Философ.— Бог ни при чем никогда и ни в чем, а я извиняюсь!
— Вы знали Енчмена лично?
— Не только знал — я был в той группе студентов рабочего факультета, которые набирали его книгу в типографии.
— Вы учились в университете? В Петербургском?
— На рабочем факультете.
Боренька-то, Бурый-то Философ — он тоже ходил, оказывается, по тем же университетским коридорам, что и Корнилов... В тех стенах учился. Как же они его выдержали — те стены, те коридоры? Впрочем,— подумал Корнилов,— что там стены? Вот и женщины Бурого Философа любят, Леночка любит... Кто-кто, а Леночка-то понимает толк в любви!
Видно было, Леночка догадалась, что вот сейчас, сию секунду, Корнилов думает о ней, и думает не так, как ей хотелось бы, не так, как ей предполагалось, когда она замышляла нынешнюю встречу. Она-то, конечно, думала — это будет легко, приятно, а в меру и опереточно.
Оперетта выходила не та, которую она задумала...
Чтобы хотя бы отчасти сменить музыку, Корнилов улыбнулся Бурому Философу:
— Все-таки неловко называть вас так, как мне велела Леночка. Будьте добры — ваше отчество?
— А как же она велела вам называть меня?
— Только что велела называть вас Боренькой...
— А-а-а, а я и забыл, что только что. Я — Яковлевич.
— Давно ли вы, Борис Яковлевич, в городе Ауле проживаете? — как бы даже и официально спросил Корнилов, сам этой официальности удивившись.
Борис же Яковлевич долго думал, прежде чем ответил:
— Полгода.
— Полгода?
— Да, полгода...
— Значит, полгода... Где же вы работаете?
— Да вот... работаю. Так...
— Это — хорошо.
— Ничего. Устроился.
Леночка вздохнула, потеребила локон на правом »,иске, вздохнула.
— Да ты рассказывай, рассказывай, Боренька! Петру Николаевичу все можно рассказать, можно и нужно. Что же ты, право? А вы спрашивайте, Петр Николаевич. Спрашивайте! Спрашивайте Бореньку!
— О чем?
— Да в том-то и дело — о чем хотите! Значит, Боренька живет в Ауле полгода. Каким образом и Откуда Боренька в Аул попал, вы хотите спросить, Петр Николаевич?
— Хочет — пускай спрашивает,— кивнул Борис Яковлевич.— Я не против.
— Ну, конечно, хочет! Должны же вы, в конце концов, познакомиться! Как следует познакомиться. Ну?! — торопила Леночка.
— Ну вот и рассказывай, Елена. Ты лучше расскажешь,— пожал плечами Бурый Философ.
— А что — и расскажу! Значит, Петр Николаевич, Боренька, как вы, конечно, догадались, он в Аул сослан. Из Питера. За оппозицию. За какую, Боренька? Нынче позиций масса, и я могу спутать?
— Не спутаешь...
— За самую главную, за троцкистскую. Да?! А из Ве Ка Пе бе Боренька исключен. Да? Так я рассказываю, Боренька?
— Не из Ве Ка Пе бе, а из кандидатов в члены Ве Ка Пе бе,— уточнил Борис Яковлевич.
— Но ведь енчмениада и троцкизм это далеко не одно и то же? — спросил Корнилов.
— Трудно сказать...— нехотя отозвался Борис Яковлевич,— Трудно... Трудно. А вы-то? С енчмениадой знакомы? В общих чертах? Интересовались?
— Читал в газетах, что енчмениада разгромлена.
— Читали. А что же вы прочли еще по этомуповоду? У вас память хорошая?
— — Читал, что Енчмен на некоторое время сгруппировал вокруг своей теории часть учащихся. Которые поддались буржуазному влиянию идей Троцкого об исключительном значении молодежи в деле строительства социализма. На память я не жалуюсь, нет.
Не поверю, что так коротко было написано!
— Написано было больше, пространнее, но я думаю — достаточно краткого изложения.
— Краткость дается гениям. Эммануилу Енчмену, например. Нам же, всем остальным, необходимы тысячи слов, чтобы изложить самый небольшой факт. Я уже говорил сегодня об этом. Так не припомните — что там еще было напечатан о?
— Отчего же? Да вот: Енчмен отразил идеологию нового торгаша-нэпмана первого периода нэпа... Енчмениада была разгромлена еще в тысяча девятьсот двадцать четвертом году... Но она может повториться в обстановке сопротивления эксплуататорских классов... В обстановке их подавления.
— Все? — спросил Бурый Философ.— Теперь уже все? Окончательно?! — Он, показалось Корнилову, побурел гуще, выпуклые глаза его смотрели на Корнилова внимательно, неподвижно и с чрезмерным спокойствием. Довольно красивый мужчина. И не такой уж лопоухий, как об этом недавно говорила Леночка. Совсем не лопоухий — выдумка!
Леночка тоже посерьезнела. Корнилову стало жаль ее. Она отвернулась в сторону, но даже и перед фигуркой ее было неловко. Такая чудная фигурка — и вдруг обмякла, и на голубеньком платьице появились складочки. А косынку Леночка сняла с головы и положила на колени.