После бури. Книга вторая
Шрифт:
Затем Бондарин стал генералом для поручений при командующем 4-й армией, а с августа 1916 года принял ответственную должность генерал-квартирмейстера штаба Северного фронта. Кажется, было, что в какой-то короткий срок он командовал фронтом, но это уже 1917 год наступил, командующие менялись тогда один за другим.
Конечно, на войне, в окопах философия куда-то подевалась, дни и месяцы от нее ни слуху ни духу, главным было — остаться живым, ну и, конечно, победить кайзера. Однако все это не снижало интереса ротного Корнилова к судьбе генерала Бондарина. После Октября, наоборот, этот интерес приобрел особенное значение, поскольку офицерство выбирало,
Только вот сами-то военачальники внесли в умы офицерства растерянность, наверное, не меньшую, чем большевики. Ну еще бы: генерал Алексеев, первое лицо царской армии, солдатский сын и сам в прошлом солдат, оказался истым монархистом и до последнего дыхания воевал с красными, а вот русский национальный герой Брусилов, генерал высокого происхождения, принял сторону большевиков. Мало того, что принял, но и одним из первых подписал «Воззвание ко всем русским офицерам, где бы они ни находились» с призывом о поддержке Советов. Как все это было понять?
Вот и выбирай пример для подражания какой-нибудь взводный, ротный, батальонный, да что там говорить, и полковой командир!
Корнилов в то время был уже офицер как офицер, хотя нет-нет, а все еще вспоминалось ему, что в прошлом он философ, да и в будущем не отвергал он втайне такой стези, но, чтобы ничей пример его не трогал, не задевал, этого сказать было нельзя. Задевал!
И он с пристрастием выяснял: ну, а генерал-то Бондарин нынче где же? С кем он? Какую выбрал судьбу, талантливый человек, военный интеллигент из народа, самарский мужик, земляк?
После Великой Октябрьской за неподчинение большевистскому главковерху товарищу Крыленко Бондарин был арестован и на полтора месяца заключен в Петропавловскую крепость, выйдя же на свободу, примкнул к антисоветскому Союзу возрождения России, а затем принял пост командующего войсками Уфимской директории.
В то же самое время, в те дни Корнилов принял участие в восстании против Советской власти.
Может быть, это совпадение снова было не чем иным, как заочной встречей?
Так или иначе, но если Бондарин был жив, если Корнилов был жив, то рано или поздно они должны были встретиться.
И вот встретились...
Тот день, 9 октября 1918 года, в сибирском городе Омске, когда это случилось, был днем поистине прекрасным — тихим, удивительного простора и как бы созданный для жизни, для вечного ее осуществления.
Тем более было странным и непонятным, что именно в этот день Корнилов почувствовал, что он чей-то враг.
И страшный враг-то, непримиримый!
«В чем дело? — не мог понять Корнилов.— Ну ладно, нынче я военный человек, я воюю, я готов в кого-то стрелять и согласен с тем, что кто-то готов стрелять в меня, как же иначе, но почему все-таки я кому-то враг на всю жизнь? Почему нет и даже не может быть такой самой ужасной несправедливости, горя и несчастья, которых от всей души не захотел бы пожелать мне мой враг?»
И ладно, когда бы так, когда бы его враги желали бы ему всего самого ужасного, а он бы им никогда! Однако пройдет нынешнее необыкновенно прекрасное утро, пройдут эти мысли и это недоумение, и вот он тоже пожелает своим врагам того же самого, обязательно захочет с ними сквитаться, с каким-нибудь, предположим, доцентом Московского университета, который сейчас не в городе Омске, а в городе Казани? Красные ведь только что взяли Казань, а тот доцент тоже красный.
Невероятно?
Вот он стоит на невысоком пригорке, справа величественное здание кафедрального собора, слева бывшее Степное генерал-губернаторство, на башенке легонько полощется флаг Временного сибирского правительства — белое с зеленым, и уже поэтому ты враг! Миллионам враг, на тебе форма офицера белой армии! И как это мирный и, казалось бы, такой справедливый человек может попасть в столь дурацкое, несправедливое положение? Да еще и по собственному разумению? Вот какой он сам себе устроил абсурд...
Единственный выход — прервать эту мысль. Он так и сделал. Он спустился с пригорка на мост через речку Омь, составленный из железных стержней, мост так и назывался Железным.
На левом берегу Оми, пониже Железного, пристань и два белых двухпалубных парохода-близнеца, на правом, противоположном берегу невзрачные кубические постройки городской электрической станции и ее же высокая труба закопченного кирпича, посредине неподвижная, бурого цвета полоска Оми — болотная и лесная вода, тут она и впадает в Иртыш. А Иртыш — это стальная гладь, широкая и стремительная. Легко угадывается его стремительность.
За Иртышом степь: что-то желтое с чем-то зеленым, так до самого горизонта.
Правда, в одном каком-то месте, в степи, вдали чуть видны белые постройки железнодорожной станции Куломзино, а в другом юрты киргизов — аул Каржас; в иртышской пойме и по суходолу киргизы пасут кобылиц и все лето торгуют кумысом на омском базаре.
Куломзино и Каржас — других следов человека на той стороне Иртыша нет, и горизонт чист, огромный полукруг, по которому земля смыкается с небом.
Небо над степью белесо-прозрачное, оно и вовсе отсутствует, всмотревшись же, можно заметить в нем серые, непостоянных очертаний тучи, которые двигаются а стороны, припадают к степи и снова поднимаются в небесную пустоту. Это косяки перелетных птиц, им предстоит путь все вверх и вверх по течению Иртыша — в Джунгарию, в Китай, может быть, в Индию...
За мостом Любинская — главная улица города, крупные камни мостовой, огромные витрины, верхние этажи зданий с узенькими оконцами, что-то московское, Неглинная, Большая Никитская, Кузнецкий мост, только без трамваев. Любинскую пересекает сумрачный переулок, серые и тяжелые здания, самое капитальное — страховое общество «Саламандра», а это уже нечто петербургское. Пятая или Шестая линия.
Солдатики и нижние чины, тут много их толкалось на людной Любинской, Корнилову козыряли торопливо, так повелось с тех пор, как в 17-м году приветствия младших чинов старшим были отменены и осмеяны, а в 18-м введены в белой армии снова. Были два-три таких солдатика, которые недвусмысленно опять напомнили Корнилову: «Враг!» Такой у них был взгляд.
Корнилов же стремился нынче своими глазами и как можно лучше увидеть генерала Бондарина, и вот она кончилась, короткая улица Любинская, ступени вверх — двадцать одна ступень, потом еще два-три красивых здания, городской театр-ампир постройки конца прошлого столетия, очень похожий на театр в Одессе, и тут же раскинулась огромная площадь, заполненная войсками.
Парад!
Хорошо были одеты войска — в английское сукно, которого в русской армии никто и никогда отродясь не видывал, и строй ровный, хороший строй, оружие новенькое, тоже хорошее; бодро оркестр играл «Коль славен». Все хорошо, то есть точно так, как и должно быть на параде.