После бури
Шрифт:
— Дяденька, а у вас гумашки на голове.
— Какие гумажки? — переспросил тот и стряхнул конфетти на пол. — Ах, бумажки! Да, да… Бумажки. Спасибо, что сказала.
В ожидании матери, Маруся сидела перед печкой и, протянув руки к огню, поворачивала их то одной, то другой стороной. Неожиданно пристав сел рядом и взял ее за руку у самой кисти. Девочка давно забыла, что на ладони у нее напечатаны буквы, и, когда спохватилась, было поздно.
— Что это такое?
— Пусти, дяденька…
Она хотела вырвать руку, но пристав держал крепко.
—
Подтянув руку ближе к огню, он нагнулся и с трудом разобрал еле заметные буквы:
— Вот оно что! Любопытно! Кто же это тебе напечатал?
Глаза у девочки сделались большими и круглыми. Она с ужасом смотрела на пристава, но тот по-прежнему приветливо улыбался.
— Ну, что же ты испугалась, Маруся? Ты слышала, о чем я тебя спросил? Кто это тебе напечатал?
— Я не знаю… — еле слышно произнесла Маруся.
— Не знаешь? — переспросил пристав и, прищурив один глаз, погрозил пальцем. — Ой, врешь! По глазам вижу, что врешь!
— Это я так… — опустив глаза, пробормотала она. — Мы играли, дяденька… Я ничего не знаю.
— А ты, я вижу, хитрая, Маруся! Ну и хитрая! Только я все-таки хитрей… Я, например, знаю, кто это напечатал.
— Кто?
— А ты сначала пробуй сама вспомнить.
— Нет… Я не знаю, — упрямо повторила девочка.
— Забыла?
— Ага! Забыла.
— Ну, хорошо! Сейчас ты вспомнишь…
Аким Акимович резко встал и ушел в кабинет. Здесь на стене висела ременная плеть.
После событий пятого года, когда над Россией грозно гремела буря первой революции, когда был дан приказ “патронов не жалеть”, Акиму Акимовичу предоставилась возможность, и он показал свои способности. Из Соликамска его спешно направили в Кизел на усмирение “взбунтовавшихся рабочих-”. В короткий срок он восстановил порядок, а всех оставшихся в живых бунтовщиков передал в суд. Прошел год. Копи работают, домна плавит чугун, печи дымят, но как-то так случилось, что про него забыли и заслуги его перед престолом до сих пор не оценены. Нужно было напомнить о себе. Если дети достали где-то шрифт, то, значит, подпольную типографию не вывезли. Она здесь, в его владениях и где-то совсем близко. Если бы ему удалось ее найти, о нем вспомнят и, конечно, наградят, повысят, а главное — могут перевести в большой город, хотя бы в Пермь.
Сняв плеть с гвоздя, Кутырин задумался. В памяти снова встал образ маленького, худого рыжего котенка, и злое, нехорошее чувство защекотало под сердцем.
Плеть много раз помогала ему на допросах, но холодный расчет подсказывал, что с детьми горячиться не следует, что сейчас нужна хитрость. Бросив плеть на стол, он вернулся назад.
Маруся почувствовала угрозу в последней фразе и ждала “живодера” с ужасом. Кандыба с ехидной улыбочкой поглядывал па дверь и был сильно удивлен, когда увидел, что начальник вернулся без плети.
—
— Нет. Я не знаю… — еле слышно пролепетала девочка.
— Ну, хорошо. Я тебе помогу вспомнить. Хочешь, я сам угадаю… Кузька Кушелев!
— А кто тебе сказал? — вырвалось у Маруси.
И столько искреннего удивления было в этом восклицании, что пристав засмеялся.
— Ну, вот видишь! Я, милая моя, все знаю. От меня ничего не скроется.
Маруся растерялась. Откуда он мог об этом узнать? Никто их с Кузей не видел, она никому не говорила, и было это совсем недавно.
— Ну, а теперь скажи мне, Маруся: где он взял эти буквы?
— Не знаю.
— Опять не знаешь! Посмотри-ка мне в глаза.
— Он не сказывает, дяденька, — прошептала девочка, не решаясь поднять голову и взглянуть на пристава.
— Значит, не сказывает… Значит, он тебе не верит. Как же так?.. Как же так?.. — задумчиво произнес пристав и, вдруг повернувшись к околоточному, резко приказал:
— Кандыба, девчонку не выпускать до моего возвращения. Смотри, чтобы она не стирала надпись на руке.
— Слушаюсь, ваше высокоблагородие!
Затем пристав ушел в кабинет, оделся и, застегивая на ходу шинель, быстро вышел из участка.
Над обеденным столом уютно горит большая лампа под зеленым абажуром. Она подвешена к потолку на цепи. Кроме лампы, на цепи висит еще тяжелый шар с дыркой. Если залезть на стол и наклонить шар, из дырки посыплется мелкая дробь. Дробью можно заполнять пустоту в битке-бабке, которую называют свинчаткой, — от слова “свинец”. Шар уже наполовину пуст, но лампа еще держится, и никто, кроме няньки, даже не подозревает, что Сережа вот уже вторую весну, когда начинается игра в бабки, отсыпает дробь. Ну, а нянька не выдаст.
Напротив Сережи, едва касаясь коленями стула, лежит животом на столе кудрявая розовощекая девочка и держит в руках пучок красных бумажных полосок.
На столе лежат: разноцветная бумага, ножницы, клей, кедровые орехи, перемешанное со скорлупой, тарелка с водой, смятое полотенце. Нянька, сидящая сбоку, режет узкие полоски, а Сережа клеит цепь для елки. Цепь лежит уже на полу горкой, а конца работе не видно.
— А теперь красная… — говорит девочка и протягивает полоску.
— Нет, синяя, — с усмешкой отвечает мальчик и берет со стола полоску синего цвета.
— Ну вот, опять синяя… Няня, что он все синяя да синяя!..
— Ему видней, Ритуша. Пойдем-ка лучше спать.
— Нет… Я не хочу спать. Я когда сама захочу… — плаксиво тянет она, видя, что нянька положила ножницы и отодвигает бумагу. — Пускай тогда и Сережка идет спать.
— Он старше. Ему можно еще часок посидеть.
В это время в столовую вошел высокий мужчина с коротко подстриженной квадратной бородкой. Увидев его, девочка соскользнула со стула и бросилась навстречу.
— Папа пришел!