После любви
Шрифт:
– Думаю, нам стоит присесть. Пойдемте в комнату, Саш'a. Еще никто не предлагал мне присесть под дулом пистолета.
– Так он заряжен? – задаю я наивный вопрос только для того, чтобы оттянуть наступление необратимого.
– Хотите проверить?
– Нет.
– Кто это? – Я киваю в сторону черноволосой фурии, сопровождающей нас в зал. – Мерседес?
– Не совсем. Хотя этот человек тоже вам знаком.
Не выпуская меня из поля зрения, Алекс говорит женщине тоном, больше похожим на приказ:
– Пойди, переоденься.
– О'кей. До смерти надоели эти тряпки…
Она ведет
– Присаживайтесь, Саш'a.
Алекс добродушно похлопывает по спинке кресла, приглашая меня присесть. Если бы не пистолет, все выглядело бы обыкновенным полудомашним флиртом, Une Femme 50 в гостях у Un Homme 51 , что может быть непритязательнее? Дождавшись, когда я опущусь в кресло, Алекс садится на диван, все так же поигрывая подслеповатым пистолетным дулом.
50
Одна женщина (фр.).
51
Одного мужчины (фр.).
– У вас наверняка множество вопросов?
– Что-то типа того. – Губы не слушаются меня, мысли разбегаются.
– Вы можете задать любой. И обещаю, получите исчерпывающий ответ. Вы это заслужили. Вы заслужили правду. И узнаете ее прежде, чем…
– Прежде чем умру?
– Вы и правда умница. Начнем?
– Что такое капоэйра? – Неужели с моих слетело именно это? Так и есть! Я как будто вижу себя со стороны – обездвиженную, заиндевевшую, притихшую в ожидании необратимого. Оттянуть его надолго не удастся.
Алекс смеется. Хохочет. Его позабавил мой вопрос, но он готов ответить.
– Почему вы спрашиваете об этом?
– Плакат на стене. Он давно не давал мне покоя.
– Не могу сказать точно, но капоэйра – это один из видов боевого искусства. Кажется, бразильского. Они совместили его с танцем. Они это умеют.
Танец. Самба, румба, пасадобль. Прекрасная, как яблоко, Мерседес, была танцовщицей. Но это другая Мерседес…
– А ваша компаньонка Мерседес… Она действительно умерла?
– Моей компаньонки Мерседес никогда не существовало. У меня есть помощники. Есть сотрудники. Есть заказчики. Если бы я назвал вам хотя бы одно из имен, вы бы безмерно удивились. Но свой бизнес я привык делать один. Разрабатывать и приводить в исполнение планы. Меня это увлекает.
– Манипуляции меньшинством, которое манипулирует большинством?
– Я не манипулирую меньшинством, которое манипулирует большинством. Я его отстреливаю.
Голос Алекса, спокойный, лишенный всяких интонаций, доносится до меня как сквозь слой песка, как сквозь толщу воды. Разбитые песочные часы Мерседес, разбитая клепсидра Мерседес – их осколки все еще со мной. Хотя Алекс Гринблат утверждает, что Мерседес никогда не существовало.
Но как?..
– Что значит Мерседес не существовало? А эта квартира? Табличка внизу?
– Табличку легко заменить, что мы и проделали.
– Тогда кому она принадлежит?
– Франсуа Пеллетье. Или Франсуа Лаллану, уж как хотите.
Не хочу. Я больше ничего не хочу. Умереть было бы прекрасным выходом – почему медлит Алекс? На то, чтобы спустить курок, много времени не потребуется. И я обрету покой – такой же, какой разлит сейчас в глазах Алекса. Я думала, подобное переживают после любви. После крушения любви. Но я ошибалась.
– Что-то вы совсем расклеились, Саш'a. – Голос Алекса участлив до приторности.
– Ella en la mierda! 52 – слышится реплика из спальни. А следом за ней появляется Слободан. Без мальчишеского пуха на щеках, но серьги, рваные джинсы и майка с надписью «Рональдиньо» на месте. И уйма дурацких браслетов на запястьях, и уйма дурацких дешевых бус. Слободан по-прежнему темноволос и светлокож, с глазами, из которых так и тянет своровать морскую звезду. И слишком яркими губами, уксусом такие не пригасишь.
Я не удивлена. У меня нет сил удивляться. Я лишь спрашиваю:
52
Она в полном дерьме (исп.).
– Что он сказал?
– Он сказал – вы в полном дерьме, – с готовностью переводит Алекс.
– Он знает испанский?
– Он знает и много всего другого. Так много, что иногда я думаю, а не пристрелить ли его?
– И останешься без лучшего в этой части света киллера. – Слободан позволяет себе снисходительную улыбку.
– Только это меня и останавливает.
– Киллер, конечно же, – эхом повторяю я. – Он выбивает дырку в монете с расстояния в сто шагов. И еще разбирается в охранных системах. И еще он хороший математик.
– Все верно, – подтверждает Алекс. – И еще он страшный негодяй. Скольких придурков ты уже порешил, мой мальчик?
– По-моему, учет ведешь ты. – Они перебрасываются словами как шариками для пинг-понга, и я не нахожу возможности, чтобы снова вклиниться в разговор.
– И разрабатываю операции тоже. – Отвратительно самодовольный подбородок Алекса вздергивается вверх. – Хотите, расскажу вам, чем мы промышляем, Саш'a?
– Не хочу.
– Хотите, хотите. Я ведь и правда занимаюсь современным искусством, для этого у меня существует несколько галерей, они разбросаны по всему миру. И штат аналитиков.
– Тунеядцев! Настоящих отбросов! Падальщиков. – Слободан никак не хочет уняться. – Давно пора сократить этот хренов раздутый штат.
– Не падальщиков, а аналитиков, друг мой. И тебе, неучу, лучше помолчать. Они консультируют меня, а я консультирую сильных мира сего. Тех, кто хочет приобрести то или иное произведение. Я – респектабельный член общества, я вхож во многие дома. И некоторые из этих домов знаю досконально. И знаю привычки этих домов. И привычки тех, кто в них живет. И то, как они перемещаются в пространстве. И то, где они любят проводить свободное время, которого у них навалом. Это помогает потом, когда…