После меня
Шрифт:
Я запнулась, замолчала, и тётя Вера подбодрила:
– Дальше?
– Это всё – добыча ненормального. Какой-нибудь клептоман ходил по музею и тырил – то одно, то другое. Им же всё равно, что красть. Важен процесс. А Николай Петрович отследил его по монитору и тряхнул на выходе. Отсюда и обстановка – камера, арестант… Хотя, скорее всего, вы его не сдали. Пожалели.
– Дальше? – прищурилась тётушка.
– А что, ещё есть варианты? – озадачилась я.
– Есть, – подмигнула она.
Я посмотрела на выставку, подумала и рискнула:
– Находки из разрушенного дома? ? Я
– Дальше? – улыбнулась тётя Вера.
– Всё! – сдалась я. – Если бы знала, разве доставала бы вопросами? Скажи хотя бы, зачем тут листья!
– А что тебе напоминает набор этих предметов? – она кивнула на стол. – Если абстрагироваться от обстановки подвала и легенды?
Я закусила губу, встала, снова – в десятитысячный раз осмотрела выставку – и вздохнула:
– Знаешь… Будто кто-то ходил по музею и бесцельно брал в руки – то одно, то другое. Без смысла. И без умысла. Просто раковина блеснула. А монеты по столу красиво рассыпаны. А фуражка, наоборот, криво лежит. И фото старинные нравятся. Хотя – это я так по твоему музею хожу, что-то поправляя, что-то трогая. Просто так, – признала уныло.
Тётушка задумчиво кивнула и неуловимо посерьёзнела. Я даже удивилась – давно не видела её такой… собранной, без привычного задора. Любимые «путешествия в прошлое» её неизменно вдохновляли – до дирижёрской жестикуляции, румянца и лихорадочного блеска в глаза. А сейчас она, наоборот, потускнела, поблёкла. Сжалась и спряталась.
– Пожалуй, да, пора тебе узнать, – тётушка встала и посмотрела на меня с некоторой… опаской. – Но предупреждаю, история странная. Мистическая. В неё трудно поверить. Но ты же хорошо меня знаешь, правда? И понимаешь, что тебе я лгать не буду?
И что-то послышалось в её тихом голосе… беспомощное, а взгляд стал беззащитным. Я насторожилась. Видимо, реально странная история…
– Конечно, верю, – подтвердила я.
– Запомни эти слова, Ариш. И повтори их, когда я закончу историю, – в тёмные глаза вернулось знакомое лукавство. – А теперь допивай свой глинтвейн и пойдём наверх. Предметы все помнишь?
– И фотки есть, – кивнула я. – Сто штук в разных ракурсах.
– Чудно, – одобрила тётя Вера.
Я быстро выпила холодный глинтвейн, и мы поднялись наверх – в полнейшем молчании. И обе собирались – тётушка с духом и мыслями, а я – просто с мыслями. Если она согласилась, значит, я что-то угадала, и дальше заставлять меня думать было бессмысленно.
Интересно, что?..
Скоро узнаю.
Наконец-то!
3.
После угрюмо-молчаливого тёмного подвала улица ослепляла закатным светом, оглушала щебетом птиц, обволакивала уютным теплом – точно в плед закутывала. А небо напоминало лоскутное одеяло – сизо-серые и ванильные облачные клочки, зелёные с золотом макушки деревьев. И, проходя по саду, я вдруг задумалась: а откуда?..
– Откуда кленовые листья? – я посмотрела на тётушку. – Здесь же нет клёнов.
Я давно весь городок вдоль и поперёк исходила, в каждую подворотню заглянула, могла с закрытыми глазами найти дорогу хоть к музею, хоть к автовокзалу. И по осени мне всегда не хватало кленовых, дубовых и каштановых листьев – для атмосферы. Только тополя, берёзы, рябины, осины… Сибирский стандарт.
– Очень правильный вопрос, – согласилась тётя Вера. – Меня он тоже долго мучил… пока не прояснился.
Я вздохнула укоризненно, но поняла, что иного ответа пока не дождусь. Листья – это тоже часть истории, а забегать вперёд тётушка никогда не любила. Нет, у любой истории должны быть чёткие начало, середина и концовка, и нравится-не нравится, хоть изведись от любопытства, а раньше положенного ничего не узнаешь.
Мы вернулись к домику. Возле летней кухни, под раскидистой плакучей берёзой, стояли плетёные кресла и столик. Сервировать его к чаю – дело пятнадцати минут, и всё это время тётушка по-прежнему молчала, что вообще-то было ей несвойственно. Инна Макаровна уже ушла – утром и днём она готовила обеды и перекусы для посетителей музея, а вечером убегала кормить своих многочисленных внуков.
Я устроилась в кресле среди подушек с чашкой чая, а тётя Вера продолжала суетиться по мелочи – то печенье принесёт, то проверит, полна ли сахарница, то мёда в пиалку доложит. Я её не торопила. И всё больше понимала, как сложна для тётушки эта история. Если она, любительница поговорить и рассказать, сначала отмалчивалась, а теперь так волновалась…
Да, явно странная история. Историку-искусствоведу, который привык оперировать деталями и собирать целостные картины из фактов, кажется, чего-то недоставало для уверенного изложения событий – либо деталей, либо фактов. Либо… веры в реальность случившегося, если вспомнить о словах: «Странная история. Мистическая».
Мистическая…
– Тёть Вер, ты сама-то веришь в то, что случилось? – спросила я тихо.
Она размешала в чае мёд и ещё тише ответила:
– Не всегда, Ариш. Иногда кажется, что мне всё приснилось. Но потом я спускаюсь вниз, в подвал, смотрю на букет из листьев… Знаешь, сколько ему лет? Около пяти. И сейчас он такой же, как… тогда. Когда почти пять лет назад, я собрала его и установила в подвале. И краска на листьях, которой номера написаны, – тоже. Разве это не чудо? – и нервно улыбнулась.
– Тёть Вер, – я посмотрела на неё решительно. – Рассказывай! Всё, как есть. Я и правда тебе верю. Во всём. И даже в букет.
– Ладно, – она села напротив меня и накинула на колени охровый плед, взяла большую кружку с глинтвейном. – Всё… правильно. Перед смертью не надышишься. Расскажу, как есть, как на духу. И, знаешь, даже спрашивать не буду потом, веришь или нет. Это твоё дело. А я… – и она наконец улыбнулась. – Пожалуй, выскажусь. Просто выскажусь. Да. Давно устала в себе держать.