После ночи — утро
Шрифт:
Первым опомнился Васенин.
— Ну ладно, Вася, я пошел. От дела тебя отрываю. Закажет какая-нибудь печь чугун, а тебя нет на месте.
— Ничего. У нас сейчас по радио вызывают. Отсюда услышу.
— Я все же пойду, — сказал Платон Николаевич и показал на открытые ворота. — Смотри: светает.
И только сейчас вспомнив, зачем он сюда пришел, попросил:
— Принеси, Василий, газировочки. Налей в какую-нибудь посудину и принеси, а я уж здесь подожду. Не буду никому показываться.
— Газировки можно, — охотно согласился Забалуев. — Такой, какая
И, оглянувшись по сторонам, словно хотел сообщить важную тайну, добавил:
— А ты, Платоша, почаще сюда приходи, в мою смену. Вместе и будем смотреть на нашу «старушку». В четыре глаза. Приходи.
Несколько минут спустя Васенин шагал по улице домой. От выпитой газировки приятно пощипывало в горле и чувствовалась легкая свежесть во всем теле. Стояло полное безветрие. Из переулка вывернулся Коржов и приближался навстречу. В его руке белел завернутый в газету сверток. К удивлению Васенина, Иван Иванович был без своей трости. Поравнявшись, приятели пожали друг другу руки, помолчали, каждый занятый своими мыслями. Васенину было не до расспросов: он был весь занятый мыслями от посещения завода, но Коржов заговорил сам.
— В пионерский лагерь спешу. Вон там, за лесочком, — почему-то засмущавшись, сообщил он и показал глазами на свой сверток. — Вчера Наталья Васильевна там была. Оленька наказывала ей, чтоб я пришел.
Платон Николаевич впервые видел Коржова таким: он был не в силах сдержать счастливой улыбки, отчего на лице его собрались мелкие мягкие морщинки, а глаза светились откровенной радостью. Он был в таком настроении, что ободряюще похлопал приятеля по плечу:
— Не падай духом, старина, в нашей жизни много хорошего! Ну, я пошел. Надо успеть к подъему.
Платон Николаевич подумал: «Как может красить человека счастье!»
Он смотрел Коржову вслед, слушая, как в утренней тиши мягко поскрипывал его протез, потом повернулся к заводу, отыскал глазами трубу своей печи и сразу определил: бригада начала новую завалку, труба клубилась рыжим, «рудным», дымом. Дым поднимался выше и выше, будто сама труба росла на глазах, пока огромный, чуть изогнутый столб не уперся в самое небо.
Васенин отвернулся от завода и зашагал бодрым, размашистым шагом. Посвежело. Лампочки на столбах стали похожи на большие прозрачные пузыри. На ступеньках гастронома сидел бородатый сторож и попыхивал трубкой. Он был неподвижен, как изваяние, и дым окутывал его бороду.
Платона Николаевича охватило невыразимое чувство умиротворения. Все казались добрыми ему на этом свете, а сторож таким бесхитростным и простым.
Дома на стук, к его удивлению, сразу открыла жена. Молча оглядывала мужа, стараясь угадать его сегодняшнее настроение.
Платон Николаевич тоже задержался в дверях, в упор посмотрел на Марину. От ее посвежевшего лица пахло земляничным мылом. Васенин широко улыбнулся и шагнул вперед.
Марина легко вздохнула, ответила ему все понимающей, доброй улыбкой и заспешила на кухню, где весело потрескивала сковородка.
Платон Николаевич подошел к окну, одним взмахом распахнул створки.
ПОСЛЕДНИЙ РЕЙС
Сон Василия Катункина оборвался на самом интересном месте: только что из-за стола встали гости и затихли с поднятыми бокалами, слушая доносившийся из радиоприемника бой кремлевских курантов…
Василий открыл глаза и с обидой посмотрел на жену.
— Подожди немного, Таня, сейчас… — бормотал он, снова закрывая глаза.
— Вставай, Вася, в поездку вызывают, — настойчивее проговорила Татьяна, дотрагиваясь до его плеча.
Василий встал. Он был высок, крутоплеч. Долговечная привычка сидеть согнувшись в паровозной будке несколько ссутулила его, раздвинула в стороны лопатки. Задубленное ветрами и морозами лицо с позеленевшими крапинками угольной пыли в порах казалось серым, и от этого он выглядел несколько старше своих тридцати пяти лет. Будучи еще под впечатлением сна, Василий невольно взглянул на стену. Там висел толстый численник, и на его первой странице красными буквами было написано: «С Новым годом, товарищи!»
«Если рейс пройдет благополучно — успею встретить», — подумал Василий.
— На какое время вызывают? — спросил он жену.
— На пять тридцать, — ответила та, переворачивая рабочую одежду на теплой плите.
Василий встал, умылся принесенной из сеней ледяной водой и начал одеваться. Он сидел на стуле посреди комнаты, а Татьяна поочередно, по одной вещи, подавала ему подогретое мягкое белье. Она взяла себе за правило: собирая мужа в рейс зимой, подогревать ему одежду. Ведь приятнее, идя на мороз, надеть теплое.
Покончив с бельем, Татьяна стала заворачивать мужу на дорогу продукты, раскладывая их по отделениям дорожного сундучка. Такие сундучки для хлеба, соли, книжек, мяса и даже котелка с супом есть у каждого паровозника. Их почему-то называют «шарманками».
— Ты, Танюша, конфеты для Оленьки не забудь положить.
Каждый раз по возвращении Василия из рейса их трехлетняя дочь требовала гостинцев от своего любимого зверька — зайки. Была ли колбаса, сахар или даже оставшийся хлеб — все это одинаково радовало ее.
Когда Василий, собравшись уходить, взялся за дверную скобу, Татьяна сказала:
— Ну, ты постарайся хоть до полночи вернуться. А то как Новый год — ты в поездке. Будто нарочно.
Василий пожал плечами:
— Ты же знаешь — не от меня это зависит. Какой поезд попадет, как его на участке пропускать будут. Мало ли задержек на железной дороге?
— Да знаю, — вздохнула Татьяна, — а все хочется жить, как люди живут.
Василий вышел на улицу. Небо начало бледнеть. Было безветренно и морозно.