После огня
Шрифт:
— Дом большой, — гнул свое капрал. — Мебели немного, но зато сможете отдохнуть в одиночестве. Ваша комната на втором этаже. Тихо. Все лучше, чем казарма.
Ноэль отвлекся от дороги, стелившейся перед ними брусчатой мостовой, и посмотрел на своего спутника.
— Я бывал в местах, рядом с которыми и казарма покажется райскими кущами.
— Да но… генерал Риво дал особые указания относительно вашего размещения. Он поселился на соседней улице и желает, чтобы вы…
— Чтобы я всегда был под рукой, — закончил за него Уилсон. — Будет вам, капрал. Мне все подходит. Если только эта нацистка не устроит
— Не думаю, чтобы ей пришло такое в голову, — капрал был молод и предельно серьезен, до скуки. — Капитан Юбер собирал сведения о них и счел возможным…
О том, что Юбер — пьяница и шутник, Ноэль промолчал. Потому что только в его больную голову могло прийти поселить лейтенанта Уилсона к члену НСДАП.
— Ваши вещи из мэрии перевезут сегодня к вечеру.
— У меня их, по счастью, совсем немного.
Всего один чемодан, да и то из ценного в нем было только письмо отца, полученное перед самым отъездом в Констанц. Это же письмо было первым от семьи с самого начала войны. Краткое и сдержанное — так всегда писал отец. Они с мамой вернулись в Париж сразу после освобождения. Еще несколько месяцев у них ушло на поиски старшего сына. А тем временем младший, Оскар, совершил восемь вылетов в места боевых действий. Он теперь служил фотокорреспондентом. Ноэль помнил его еще тринадцатилетним подростком, когда видел в последний раз.
Они подъехали к дому, сложенному из серого камня. И Ноэль невольно улыбнулся, сообразив, отчего его не поселили на первом этаже — одна из нижних веток раскидистого дерева упиралась в окно, угрожая выдавить стекло. Это показалось ему отчего-то смешным. Зато не нужны занавески — в комнате и без того вечно темно.
Они поднялись на невысокое крыльцо, и капрал постучал в дверь. Открыл им инвалид. Мужчина старше среднего возраста и без руки. Он хмуро глянул на них и отошел в сторону, молча пропуская их внутрь.
— Лейтенант Ноэль Уилсон, — представился Ноэль, чуть кивнув хозяину дома.
— Лемман. Рихард Лемман, — отозвался инвалид. — Когда-то служил рядовым, пока не оцарапало.
Потом он обернулся к капралу и, хмуро улыбнувшись, сказал:
— Я думал, господин лейтенант — француз.
— Француз, — сдержанно ответил Ноэль, не дожидаясь, пока капрал Жером поднимет челюсть, оправившись от возмущения вольностями герра Леммана.
— Я прошу показать господину лейтенанту его комнату! — потребовал Жером тоном, не терпящим возражений, и тут же, не выдержав, добавил: — И держать ваши соображения при себе!
— Как прикажете, — отозвался Лемман и кивнул в сторону лестницы, начинавшейся здесь же. — Следуйте за мной.
Лестница была узкая, темная и довольно высокая. Немец ковылял по ней, будто нарочно, медленно. И капрал заметно сердился. Ноэль только усмехался под нос — что еще этот немец может в своем бессилии? Наконец, они оказались у комнаты, дверь в которую была открыта. Лемман толкнул ее.
Мебели действительно было мало. Кровать, шкаф, стол и стул. Больше ничего, несмотря на то, что здесь оказалось просторно. Впрочем, это подходило. Уилсон давно привык обходиться малым и чувствовать себя хорошо, если было куда примостить голову, чтобы вздремнуть.
У кровати с наволочкой в руках стояла молодая женщина — как все немки, блеклая и худая. Ровная, как жердь, в бесформенном платье и без намека на женственность.
«А вот и нацистка…» — отстраненно подумал Ноэль.
Бросив быстрый взгляд на француза, Грета отвернулась и продолжила заниматься постелью. Единственное, что она успела заметить — рыжий цвет волос постояльца. Нет, не яркий и, пожалуй, далеко не редкий, но совершенно неожиданный в ее серой жизни. Она взбила подушки, расправила одеяло и у самого выхода, не глядя на офицера, негромко сказала:
— Чистые полотенца в шкафу.
— Вам следует также озаботиться ужином! — подал голос капрал. — Господин лейтенант с дороги теперь будет отдыхать. Продукты в машине. Впредь вас не будут этим обременять.
— Да, господин офицер, — кивнула Грета и посмотрела на Рихарда. Они и сами понимали, что рано или поздно в их доме окажется какой-нибудь француз, как уже во многих других домах. Но она надеялась, что в их тихую жизнь не вмешаются еще долго. Мало ей своих забот…
— Я спущусь в семь, — бросил Ноэль. — Если возможно, не могли бы вы принести сюда графин с водой.
Грета снова кивнула и, наконец, покинула комнату. Спускаясь в кухню, она пыталась представить, что она может приготовить французу, чтобы его это устроило, и чтобы он не обвинил их… да какая разница, в чем именно. Например, решит, что она желает его отравить.
Однако боязнь быть отравленнымбылапоследним, что беспокоило Уилсона. Наибольшее желание, какое он сейчас испытывал — это просто выспаться. Отъезд в Констанц в качестве переводчика генерала Риво получился внезапным и почти спонтанным. Война закончилась, но, наверное, теперь-то все и начиналось. Надежда вернуться домой, в Париж, сразу после победы оказалась всего лишь надеждой. Не все надежды сбываются. Оставалось мечтать об отпуске, чтобы просто повидать мать и отца. Если повезет — брата. О том, чтобы вернуться к науке речи не шло. Он застрял в военной форме, в этих офицерских погонах и в собственных способностях к языкам. Которые оказались так кстати теперь, после освобождения.
Он устало разделся и завалился на постель.
Белье было накрахмаленным, чуть царапало кожу. Взгляд, скользнувший по беленому потолку, выхватил абажур из растянутой по пышному каркасу выцветшей оранжевой ткани, которая когда-то, видимо, была красной. По самому краю он был украшен лиственным орнаментом. Ноэль поморщился. Довольно ветхое и жалкое украшение для комнаты. Он живо представил себе мать в вечернем платье и с идеальными волнами темных волос, какой она бывала до войны, когда они выбирались куда-то. В ее доме никогда в жизни не могло обнаружитьсятакого уродства.
Он повернулся набок. Комната была хорошей, но, видимо, в ней давно уже никто не жил — слишком чистая, только выдраенная до блеска. И все-таки пахло в ней домом. Обитаемым домом с живыми людьми. Он ему понравился. Старый солдат, наверняка воевал в первую мировую. Она — нет. Невзрачная, хмурая, с угрюмым ртом.
Оба вполне ожидаемо станут его ненавидеть. Ноэль же разучился ненавидеть. Они были слишком жалки, и их было слишком много. Всех ненавидеть невозможно.
Он уснул крепким сном, будто провалился куда-то в черноту. Последние шесть летпроваливался. Яркие сны, какие снились ему годы назад, давно уже перестали приходить.