После огня
Шрифт:
— Стану приходить, — Грета кивнула. — Я поговорю с твоей мамой и стану приходить.
— Только я вру, что умею читать, — честно сказал Отто. — Я просто все помню, что рассказывают.
Тихонько рассмеявшись, фрау Лемман ответила:
— Тогда будешь учиться читать и учиться не обманывать.
6
Осень 1945 года
Сидя за столом, Грета чистила небольшую репу, которую обнаружила сегодня в своей сумке. Все, что ей оставалось — подчиниться железной воле фрау Бауэр, прекрасно теперь осознавая, в кого удался нравом маленький Отто. Однажды, еще в первые недели
«Даже думать не смейте, что я возьму его! — заявила сердитая женщина. — Иначе вам придется взять назад слово, которое вы дали моему мальчику!»
Потом в сумке стали появляться овощи или грибы. И Грета еще несколько раз приносила еду обратно, но фрау Бауэр была неумолима — она обижалась, сердилась, даже иногда кричала. В конце концов, когда Генриетта заявила, что запретит давать уроки Отто, Грете пришлось смириться — этот странный шантаж подействовал. Не учить Отто Бауэра было преступлением — с его-то способностями.
Теперь Грета поглядывала в окно, за которым капал противный вялый ноябрьский дождь, и думала о том, что можно будет приготовить им с Рихардом суп из очисток… И будет пюре.
Неожиданно внимание ее привлек служебный автомобиль, подъехавший к дому. Шофер генерала Риво неизменно подвозил лейтенанта по пятницам в это самое время — в два пополудни. Хоть часы сверяй. Потом лейтенант отдыхал в своей комнате, а к шести вечера отправлялся к генералу, где собирались офицеры. Возвращался он очень поздно.
О том, куда ездит, никогда не говорил, но догадаться не трудно — о том, что Риво устраивал посиделки в занимаемом доме, знали от слуг. Там пили, играли в карты, приводили местных шлюх. Раз в неделю. По пятницам.
Уилсон вышел из автомобиля, запахнул расстегнутую шинель и поднял голову, посмотрев на небо, затянутое тяжелыми низкими тучами. Потом быстро прошел в дом. Автомобиль фыркнул напоследок и уехал.
Однако вместо того, чтобы сразу подняться к себе, как обыкновенно делал, лейтенант, едва раздевшись в коридоре, проследовал сразу на кухню. Остановился у порога, пригладил пальцами волосы и сказал:
— Добрый день, фрау Лемман. Я не помешал?
— Добрый день, господин лейтенант, — кивнула Грета в ответ и опустила глаза, аккуратно нарезая репу одинаковыми кубиками. — Вы здесь живете так же, как и мы. Мы же вам не мешаем?
— Да, абсолютная тишина в доме — это, конечно, мешает ужасно, — усмехнулся Ноэль и вошел в кухню, следя ненавязчивым взглядом за спорыми движениями ее рук.
За последние несколько месяцев жизни у Лемманов они перекинулись от силы несколькими ничего не значащими фразами. Не было ни одного настоящего разговора. Они здоровались, прощались, иногда Уилсон спрашивал, можно ли взять чашку или тарелку из кухни, и однажды попросил не убираться в его комнате чаще одного раза в две недели — пыль он и сам был в состоянии вытереть. Равно как и собрать постель.
— Между прочим, ваша репа была бы немного вкуснее, добавь вы тушенки, что стоит на той полке, — кивнул он в сторону подвесного шкафчика.
Грета подняла глаза на постояльца.
— Вы будете сегодня ужинать дома? — равнодушно поинтересовалась она. — Я приготовлю вам с вашей тушенкой.
— Не стоит утруждать себя из-за моей персоны. Эти банки там с июля. Если бы я собирался с ними разделаться, уже сделал бы это. Впрочем, неважно.
Ноэль сел на стул, и теперь их лица оказались прямо друг напротив друга на расстоянии вытянутой руки. Кажется, впервые за эти месяцы они были так близко. Он привык к ней. К хмурому взгляду, к худому лицу, к одежде, будто сшитой из нескольких мешков разных оттенков. Причем самостоятельно, без помощи портнихи.
Сейчас, вблизи, он, пожалуй, даже назвал бы фрау Лемман хорошенькой, если бы это слово хоть немного вязалось с тем, как она резала проклятую репу и бесстрастно отвечала, будто разговаривала со стеной. Для немки она выглядела довольно миловидной, хоть и сливалась с белыми тюлевыми шторками на окне — светлые волосы, светлые брови и ресницы, голубые глаза, белая кожа. Да, да. Арийка. Отличной породы.
Ноэль отчего-то рассердился, сунул руку в карман и, наткнувшись на небольшой конверт, вспомнил, зачем вообще явился. Он достал оттуда конверт и положил его на стол перед фрау Лемман.
— Мне достались билеты на концерт Городского оркестра. Мэрия заботится о досуге солдат французской армии. Я не пойду, у меня другие планы на нынешний вечер. Да и не с кем. Идите с герром Лемманом.
— Продайте, — пожала плечами Грета и поднялась из-за стола.
На плите закипела вода, и она бросила в кастрюльку очистки. Рядом поставила варить репу для пюре. Потом мыла посуду, вытирала стол. Ждала, когда француз, наконец, уйдет к себе. А он все не уходил. Сидел на стуле и следил за ее перемещениями по кухне. На ее предложение не ответил. Выжидал, пока она остановится хоть на минуту.
— Герр Лемман любит музыку? — резко спросил он.
Вопрос прозвучал неожиданно. Грета чуть заметно вздрогнула и посмотрела на лейтенанта.
— Об этом вы можете спросить у него самого, — она немного помолчала и добавила: — Зачем вы это делаете?
А черт его знает, зачем! Ноэль посмотрел на дурацкий конверт на столе, сожалея о том, что вообще затеял этот глупый разговор. Но когда утром в комендатуру принесли билеты и оставили ему в качестве приглашения, он почему-то подумал, что за то время, что живет в Констанце, ни разу не видел, чтобы Лемманы выбирались хоть куда-то, кроме как на работу да на рынок. Эта маленькая семья вызывала в нем странное и необъяснимое чувство сожаления — о том, через что прошли они все. Образование историка давало ему привилегию, какой не было ни у кого из друзей. Он знал, что время быстротечно, и однажды всему будет дана своя оценка, которую и теперь предугадать невозможно. Несмотря на то, что были победители и побежденные. Но было еще нечто важное — всем им предстоит как-то жить со случившимся и дальше. Как жить — он не знал. Он был историком. Он копался в прошлом.
— Ни за чем, — проговорил Ноэль устало. — Если хотите, идите. Если нет — поступайте с билетами, как знаете. Оставляю их вам, фрау Лемман. С вашего позволения, я пойду к себе в комнату.
Он встал со стула и посмотрел на Грету. Они были почти одного роста, она разве только немного ниже. Потому теперь они снова оказались лицом к лицу. И он вдруг заметил, что глаза у нее никакие не голубые. Они были между голубым и зеленым. Близкими к бирюзовому. Неожиданный цвет на лице, казавшемся ему раньше бесцветным.