После огня
Шрифт:
— Спасибо. Надеюсь, ваш вечер тоже будет… музыкальным, и вы не пожалеете, что отдали нам свои билеты, — сказала Грета.
Ноэль кивнул и направился было прочь, но вдруг остановился, как в начале их разговора, на пороге и спросил:
— А вы любите музыку?
— Люблю, — ответила она Ноэлю, и он, наконец, вышел их кухни. Некоторое время слышались его шаги по комнате, потом стало тихо.
Было около половины пятого, когда Грета поднялась к себе и стала собираться.
«Главное, чтобы музыка была достаточно громкой, и урчание в животах не было слишком слышно рядом
Ее суета заняла меньше времени, чем она ожидала. И теперь Грета сидела боком на стуле, опустив голову на спинку, и задумчивым взглядом, исподлобья разглядывала себя в небольшом зеркале, закрепленном на внутренней стороне дверцы шкафа. Она хмурилась. Не по привычке, появившейся у нее долгие месяцы назад. А потому, что ей бы радоваться своему отражению. Но что еще у нее было своего, кроме отражения? Туфли соседки, которые она выпросила на вечер за четыре картофелины. Платье бабушки.
Когда-то это платье помогло ей заработать несколько марок.
Приехав в Констанц, без работы, почти без денег, Грета, чтобы отвлекаться от навязчивых мыслей о погибшем сыне, разрушенном доме, пропавшем муже, перебирала бабушкин гардероб. Некоторые вещи можно было перешить, что она и сделала с платьем из светло-коричневого креп-сатена в крупные кремовые розы. Оно вышло с кокеткой, укороченными рукавами и юбкой из клиньев. Так случилось, что в этом платье ее однажды заметила жена обербургомистра и заказала пару вещей для себя и старшей дочери. А вскоре она устроилась в школу.
Грета подняла голову, поправила свою незамысловатую прическу — она разучилась управляться с волосами.
И все же зачем она собирается на этот концерт? К чему делать вид, что жизнь может быть нормальной — с музыкой, беззаботными выходными, красивыми платьями? Неработающие школы, вечера у генерала Риво, перепелиное яйцо, съеденное украдкой от Рихарда — это теперь обычная жизнь.
Грета устало вздохнула, заставила себя подняться, притворила дверцу шкафа. Все же она действительно любит музыку. И если она сейчас же не выйдет, старик станет сердиться и долго ворчать.
Она резко распахнула дверь комнаты. Та обиженно скрипнула.
И, уже спускаясь по лестнице, заметила внизу надевавшего шинель лейтенанта Уилсона. Он, увидав ее, чуть подался вперед, чтобы кивнуть, и тут же замер, впервые обнаружив, что женщина, с которой он прожил под одной крышей без малого полгода, оказывается… красавица… Черт подери, да она была красивее почти всех женщин, что он знал в своей жизни, просто какой-то другой, совсем другой красотой, чем он привык.
Узкое приталенное платье неожиданно обрисовало то, что скрывалось под дурацкими мешками, в которые она пряталась все это время. У нее, оказалось, есть и грудь, и талия, и черт подери, бедра! Только острые, чуть выступающие вперед ключицы казались прежними, от той Маргариты Лемман, что днем нарезала репу. Мимолетно он подумал, что к этому платью бы перчатки и шляпку… Ноэль только шагнул к лестнице, будто желая протянуть ей руку и помочь сойти вниз, как раздался грохот двери из комнаты Рихарда. Немец влетел в коридор, размахивая галстуком, и сердито пробурчал:
— Отчего не изобретут галстуки для одноруких! Невозможно же завязать! Грета!
Она молча подошла к нему, взяла галстук и ловкими движениями, которые оказались вовсе не забыты, завязала его. Потом поправила воротник рубашки и почти открыла рот, чтобы попросить Рихарда остаться дома. Но вместо этого сказала:
— Зачем вам галстуки для одноруких, когда есть я?
— Да, да, ты есть, — кивнул Рихард и улыбнулся, похлопав здоровой рукой ее ладошку.
Ноэль сглотнул и четко, разделяя слова, и с произношением более правильным, чем у самих немцев, проговорил:
— Желаю вам приятного вечера.
— И вам хорошо провести время, господин лейтенант, — негромко ответила Грета.
Из дома они вышли вместе. Лемманы направились пешком на концерт. Сегодня давали Прощальную симфонию Гайдна. Любимую симфонию Ноэля Уилсона. И он слышал ее в своей голове, когда оглянулся, чтобы посмотреть на странную пару в старых, видавших виды пальто. Рихард выставил в сторону правый здоровый локоть, и Грета взяла его под руку. Странно, но вот такие, как сейчас, они выглядели элегантно. Совсем не так, как обычно. Или, может быть, Уилсон привык к ним за столько месяцев?
Потом он быстрым и легким шагом отправился на соседнюю улицу, где располагался дом генерала Риво. Он представлял собой двухэтажный особняк, до оккупации бывший, вероятно, домом какого-то высокопоставленного лица. Сюда Грегор Риво перевез свою жену и здесь теперь обосновался неизвестно на какой срок.
С первой недели своего пребывания в Констанце, генерал стал устраивать эти вечера. Сказалась кочевая жизнь. Хотелось постоянства. И каждую пятницу на первом этаже особняка было одинаково людно и задымлено. Сигары были хорошие, кубинские, Монтекристо. Других генерал не курил и офицерам не предлагал.
Спиртного тоже было много.
Несколько молодых женщин, немок, танцевали под патефон друг с другом, опустив головки со сложными прическами друг другу на плечо и чуть прижимаясь бедрами. Иногда пары разбивали солдаты, чтобы потанцевать с понравившейся. Если мужчины желали более близкого знакомства, получали вполне приличное и приемлемое приглашение зайти на чашку кофе. Никакого кофе у женщин, конечно, не оказывалось, и на кофе им оставляли после. Некоторым везло — если понравилась особенно, офицер заглядывал регулярно и присылал пакеты с едой.
В соседней комнате, где не велись шумные и непристойные разговоры, собирались перекинуться в карты. Накурено было еще сильнее. Ставки делались не очень большие, но играли всерьез и увлеченно.
Последняя комната, отданная на растерзание офицерам, представляла собой почти английский клуб — пресса, радио, обсуждение политики, восточных союзников, деятельности Контрольного совета. Сюда же подавали ужин. И эта комната была единственной, куда иногда спускалась мадам Риво. На то, что происходило в других комнатах, она лишь снисходительно пожимала плечами и говорила: «Эти люди так далеко от дома, нужно же им хоть какое-то развлечение!»