После огня
Шрифт:
— Раньше меня не приняли бы ни в одну школу, если бы я не вступила в партию. Теперь меня могут уволить из-за того, что я в ней состояла. Тальбах грозится пока лишь уменьшить жалование. В качестве компенсации. Опасается, что у него могут быть проблемы…
— Старый жлоб, — крякнул Рихард и выпустил кольцо дыма. Это у него получалось лихо. Потом перевел взгляд на Грету и негромко спросил, будто до этого не решался: — Может… спросить лейтенанта?
Она удивленно посмотрела на него.
— О чем спросить?
— Спросить, можно ли что-то сделать.
— Не надо беспокоить герра Уилсона.
— Ты никогда никого не хочешь беспокоить! — рассердился Лемман. — Живешь так, будто жить боишься! Все норовишь поменьше места занять, к самому краю жмешься! Думаешь, этот француз не поможет, если попросить? Поможет. Черт знает почему, но этот поможет!
— Наверное, поможет, но я не хочу быть обязанной ему. Да и вообще никому, — Грета снова отвернулась к окну. Там теперь летели крупные хлопья снега. Было красиво, и захотелось прогуляться. Но вместо этого она поежилась и сильнее закуталась в старую кофту. — Неважно. Сами же говорите: руки, ноги целы…
Рихард встал со стула и подошел к ней. Проследил за ее взглядом и невольно подумал о том, что хотел бы хоть на минуту заглянуть в ее хорошенькую светлую головку. Что за мысли там бродят? Иногда ему казалось, что она не здесь и не теперь… Наверное, таким людям приходится непросто…
— И что мне делать с тобой, ласточка моя?
Грета повернулась к нему, поцеловала в щеку.
— Не надо со мной ничего делать, — сказала она устало, — схожу в комендатуру. Все выяснится.
Все выяснилось. Спустя два дня она явилась в комендатуру к капитану Юберу. Тот, сунув обе руки в карманы брюк, стоял у окна, прислонившись к подоконнику. И едва она вошла, осмотрел ее таким взглядом, что оставалось поежиться — словно бы тут же облапал. А потом без приветствия сказал:
— И кто бы мог подумать, что добропорядочная фрау Лемман окажется лгуньей.
— О чем вы, господин капитан? — спросила Грета, остановившись посреди кабинета.
— У вас занятная анкета. Вы присаживайтесь, что стали?
— Чем она показалась вам занятной? — Грета присела на стул, на котором сидела в прошлый раз, и подняла глаза на хозяина кабинета.
«Что может быть общего у него и Уилсона? — думала она, разглядывая капитана. — Служба… пятницы… право победителя…»
— Насколько я припоминаю, вы служите официанткой у Тальбаха? Во всяком случае, так вы проходите по нашим спискам. Верно?
— Да, господин капитан.
— А в анкете вы указали, что вы учительница, — улыбнулся он и подмигнул ей. — И зачем же вы вводите власти в заблуждение, позвольте узнать?
— Но я учительница, — пробормотала Грета.
— Бывшая. Контрольный совет запрещает членам НСДАП преподавание в школах. У вас запрет на профессию, понимаете вы это? И чему вы можете учить? Основам селекции арийской расы? Этого теперь никто не допустит!
— Я могу учить читать и писать. Или теперь наших детей вообще не надо ничему учить?
— Контрольный совет определит, кто имеет право преподавать. Но вам это не грозит. Свидетельство о прохождении денацификации вы пока не получите. Не стоило вам хитрить при заполнении анкеты.
— Я не хитрила, — она сглотнула подкативший к горлу ком. — Я — учительница.
Юбер приподнял бровь и подошел к столу.
— Пить хотите? — участливо спросил он и потянулся к графину с водой.
— Нет, спасибо, господин капитан.
Француз усмехнулся уголком рта и подошел к ней ближе. Присел на краешек стола и склонился к ее лицу.
— Маргарита… — протянул он, — я могу вам помочь, понимаете вы это?
— Я не нуждаюсь в вашей помощи, — отшатнулась от него Грета.
— Дело ваше, — легкомысленно улыбнулся Юбер и выпрямился. — В таком случае, можете быть свободны.
Как странно, совсем ничего не изменилось. Ее жизнью снова распорядились, а Грета по-прежнему смогла встать, выйти из кабинета, пройти по длинному коридору, такому же пустынному, как и в прошлый раз. Оказавшись на улице, она предусмотрительно подняла воротник и придерживала его рукой: сегодня было особенно холодно, и снег не смягчал мороза. Грета чувствовала, как слезы текут по ее щекам, и уныло думала, что даже ее собственные слезы от нее не зависят. От нее ничего не зависит. И все, что ей остается, — жить дальше, снова смирившись с обстоятельствами, делать так, как велят.
Проходя мимо озера, она на мгновение остановилась. Шевельнулась мысль, как все могло бы стать просто, если всего лишь войти в воду. Все случится быстро, от холода тело сведет судорогой, дыхание перехватит. А дома будет ждать Рихард.
Рихард… Грета нахмурилась и, резко развернувшись на каблуках, пошла домой. В конце концов, еще есть старые настенные часы в дорогом деревянном корпусе. Наверняка их можно продать за хорошую цену. И это оказалось так кстати. Спустя несколько дней они получили известие о том, что Рихард Лемман признан попутчиком, и обязан выплатить штраф в размере 1550 рейхсмарок.
9
Упоминая фрау Зибер в разговоре о национал-социализме и коммунистах, Рихард ошибался только в одном. Если бы Грете, бог знает зачем, захотелось расспросить эту даму относительно судьбы ее мужа, та выгнала бы ее из своего дома и плевала бы в спину. Национал-социалистов она ненавидела, пожалуй, даже сильнее, чем французских солдат, изнасиловавших ее в первые дни после того, как они вошли в Констанц. Как ни странно, в этом своем горе она тоже винила нацистов. Французы по ее стойкому убеждению всего лишь сыграли реванш. Теперь она проклинала нацистских шлюх, заигрывавших с солдатами, и опасалась проходить мимо комендатуры — там людей в форме было больше всего. Еще встретишь кого из тех… чьих лиц она даже не помнила.
Детей у нее не было. Единственный ребенок, которого она прижила от мужа, умер в первые часы жизни. Больше забеременеть ей не удавалось. Герр Зибер не допускал этого. «На какую жизнь?» — говорил он. А потом и его у нее забрали. С молчаливого согласия таких, как фрау Лемман и ее свекор.
Теперь она в старом шерстяном пальто стояла у дома Лемманов, ожидая, когда из него выйдет французский лейтенант с британской фамилией. О том, что союзническим войскам запрещено заговаривать с местным населением, она знала хорошо. Однако правило это теперь выполнялось не так строго, как поначалу, потому попытаться достучаться до него можно. Все лучше, чем идти в комендатуру.