После первой смерти
Шрифт:
– Могу ли я осмотреть детей?
– спросила она. И она осознавала, что в действительности она не хотела увидеть того ребенка. Только не мертвого ребёнка. Но она чувствовала, что это была её ответственность. Она должна была его увидеть, чтобы подтвердить факт его смерти.
Миро остановился.
– Как тебя зовут?
– спросил он.
– Кет. Кет Форрестер.
– Меня зовут Миро, - сказал он. Он понял, что возможно это был первый раз, когда он кому-либо смог представиться. Обычно, он был анонимен, или его представлял сам Арткин: «Этого мальчика зовут Миро», - когда они встречались с кем-то из незнакомцев.
Кет притворилась,
– А как зовут твоего друга?
– спросила она.
– Арткин, - ответил юноша.
Огромный мужчина снаружи автобуса теперь проверял замок. Кет не старалась узнать его имя. Его имя лишь обозначило бы его существование в её жизни, и он был настолько уродливым и устрашающим, что она не хотела ничего о нём знать вообще. Она перевела взгляд на фургон и увидела чернокожего мужчину за рулём, уставившегося на что-то, словно существующее в им придуманном мире – не в этом автобусе, не в фургоне, не на мосту.
– Пожалуйста, - стала упрашивать Кет.
– Могу ли осмотреть этого ребенка?
Миро пожал плечами.
– Какое-то время нам придётся быть вместе в этом автобусе. Ты должна называть меня Миро, а я тебя - Кет.
– Миро нашел трудным выговорить эти слова, особенно девушке, притом американской. Но Арткин велел ему завоевать её доверие.
Девушка не ответила. Миро заволновался, отвернулся и затем подозвал её, чтобы она последовала за ним. Он повёл её в середину автобуса.
– Она хочет увидеть его, - сказал он Арткину.
Кет глубоко набрала в лёгкие воздух и опустила глаза на ребенка, который лежал неподвижно, будто спал. Его бледная кожа имела оттенок румянца. Миро также смотрел, видя ребенка с позиции глаз девушки, ему было интересно, что она думает. Видела ли она мёртвых прежде? Вероятно, нет – не в её кристально-рафинированном американском мире. Она слегка вздрогнула.
– Подойди ко мне, - сказал Миро. Отвернувшись от ребенка, она выглядела благодарной. По крайней мере, она не упала в обморок, хоть и побледнела, что, однако, сделало её белокурые волосы ещё ярче. Он понял, что американские мальчишки находят её красивой.
Арткин проводил их к передней площадке салона автобуса.
– Что ещё произошло?
– спросила Кет, словно забыла, что в автобусе есть синий ребенок.
– Насколько это в ваших интересах, мисс, - сказал Арткин.
– Главным образом это будет ожидание. В течение нескольких часов. Мы послали сообщения и ожидаем ответ. Тем временем, вы будете заботиться о детях. Они скоро должны будут проснуться. Я хочу, чтобы вам удалось успокоить их. Больше всего, вам нужно постараться удержать их под контролем, чтобы они вели себя тихо.
Кет закрыла глаза. Мигрень снова напомнила о себе уколом изнутри в её лобную кость. Синее лицо мертвого ребенка поплыло в темноте перед её глазами. Она даже не знала его имени. Пытаясь избежать этого лица, она открыла глаза, чтобы снова увидеть перед собой двух незнакомцев. Полное осознание произошедшего внезапно обрушилось на её открытое сознание.
– Я знаю, что здесь происходит, - сказала она. Она не узнала свой собственный голос: в нём было нечто скрипучее, атональное, слишком громко гремящее в её ушах, голос незнакомца.
– Вы держите нас в заложниках, и вы предъявили какие-то требования. Вы будете держать нас здесь, пока эти требования не будут выполнены. Вы… - она колебалась, не могла выбрать правильное слово: захватчики или террористы .
– Это не должно вас беспокоить, - сказал Арткин своим холодным голосом. Слова хлестали, словно кнут.
– Ваша забота – дети, и больше ничего. Позаботитесь о них.
Она отшатнулась, словно он её ударил.
Повернувшись к Миро, Арткин сказал:
– Пора надеть маски.
Она видела, как они доставали маски из курток. Они натягивали их на головы, внезапно становясь гротеском, чудовищами, вышедшими из самых жутких её кошмаров. И в этих масках она увидела свою собственную гибель.
Её штаны намокли настолько сильно, что по её бёдрам побежали вниз струйки, подобные нежности чьих-то сырых и непристойных пальцев.
3.
Картинка с другой открыткиот собрания сочинений Бенджамина Марчанда: Нетти Халвершам.
У этой открытки своеобразная окраска, чтобы как-то посудить о красоте Нетти Халвершам: глаза бирюзового цвета, волосы, так похожие на блеск черного лака автомобилей начала века и губы, словно зрелая земляника. Смешно? Возможно. Но, Господь, Нетти Халвершам была чудом красоты. И её сердце – оно было таким же блестяще-черным, как и те классические автомобили.
Эту открытку можно вставить в рамку, сделанную из греха, потому что грех также со свистом проносится через туннель у меня в груди. Вина всех цветов и оттенков плюс вина, отправившая меня на Бриммер-Бридж, когда мне надо было играть в снежки с Мартингалом и Донателли, или разглядывать янтарь в Пампи.
Этот грех, однако, берёт своё начало от Нетти Халвершам.
Потому что…
Потому что, когда был захвачен автобус, в заложниках удерживались дети, теле- и радиостанции передавали сводки постоянно меняющихся событий, и на Форт Дельта было объявлено чрезвычайное положение – ко мне, к Джеки Бренеру и к каждому из других детей, чьи отцы занимали ответственные посты в структурах командования Дельты, был приставлен телохранитель. И всё это время, пока суровый голос диктора объявлял следующий заголовок новостей, а на улице выли сирены, я думал только о себе и о том, какой я несчастный, и я сидел часами, глядя на телефон. Или это лишь так казалось, что часами. И в какой-то момент моя рука уже собралась снять трубку с аппарата, как голос прибывшего телохранителя вдруг спросил: «Кому ты собираешься позвонить?»
Он был крупным парнем, словно прежде он играл футбол или занимался боксом. Его уши были разбиты, нос раздроблен. На его лице были отпечатки следов грубых видов спорта. Он меня раздражал, потому что он не столько охранял дом и всё, что внутри, сколько он был рядом со мной, в той же самой комнате и каждую минуту. Он смотрел на меня, когда я ел, и отказывался от еды, если я что-нибудь ему предлагал. Мне показалось, что если он будет есть со мной, то я не буду чувствовать себя столь скованно. И было хорошо, что он не заглядывал в мою тарелку. Казалось, что он рассматривает что-то очень непонятное или даже забавное. Так или иначе, когда он спросил, кому я хотел позвонить, я пожал плечами и не ответил ему ничего. Потому что я знал, что начать куда- и кому-нибудь звонить будет бесполезно, бессмысленно.