После ссоры
Шрифт:
– Да ладно, Тесс. Не дуйся. – Он смеется и тычет меня в бок.
Я невольно усмехаюсь.
– Не отвлекай меня! Я за рулем!
– Это, пожалуй, единственная причина, когда тебе позволительно не разрешать прикасаться к себе.
– Да, уж будь любезен.
Мы оба смеемся. Как это здорово! Он кладет руку мне на бедро и гладит пальцами.
– Вот так?
От его хриплого голоса у меня покалывает кожу. Мой организм реагирует на Хардина моментально: пульс учащается до барабанного боя. Я глотаю слюну и киваю, отчего он вздыхает и убирает руку.
– Я знаю, ты так не думаешь… но если б ты не была за рулем, я бы уже ласкал тебя пальцами.
Вспыхнув, разворачиваюсь.
– Хардин!
– Прости, детка, – улыбается он, с притворно невинным видом поднимая руки, и смотрит в окно.
Мне нравится, когда он называет меня деткой; никто раньше меня так не называл. Мы с Ноем всегда считали, что придумывать друг для друга клички– это для школьников, но когда Хардин называет меня каким-нибудь ласковым словечком, кровь поет в жилах.
Возвращаемся к отцу Хардина. Они с Карен уже ждут нас во дворе. Кен сам на себя не похож – в джинсах и футболке с эмблемой CWU. Я никогда не видела его неформально одетым, так он действительно очень похож на Хардина. Они приветствуют нас улыбками, Хардин пытается ответить тем же, но получается не очень, и он покачивается на каблуках, засунув руки в карманы.
– Готов? – спрашивает Кен Хардина.
Он выглядит так же неуклюже, как и Хардин, только еще больше нервничает под недоверчивым взглядом сына.
Хардин оглядывается на меня, и я ободряюще киваю; удивительно, я стала для него кем-то, у кого он черпает уверенность. Кажется, дело пошло. Мне так радостно, сама удивляюсь.
– Мы будем в теплице, принеси нам мешки с землей, – говорит Карен, целуя Кена в щеку.
Хардин смотрит на них, и на секунду мне кажется, что он тоже сейчас поцелует меня, но он этого не делает. Я иду за Карен в теплицу. Заходим, и я ахаю. Теплица огромная, гораздо больше, чем кажется снаружи, и Карен не шутила, когда сказала, что работы много. Здесь почти пусто.
Карен упирает руки в бока с ликующим видом.
– Работы непочатый край, но, думаю, мы справимся.
– Я тоже так думаю.
Хардин и Кен заходят, неся по два мешка каждый. Оба молчат и, бросив мешки там, где показывает Карен, плетутся обратно. Скоро набирается двадцать мешков почвы, сотни семян и десятки саженцев цветов и овощей. Неплохо для начала.
Когда я замечаю, что солнце уходит, осознаю, что не видела Хардина уже несколько часов. Надеюсь, они с Кеном еще живы.
– Думаю, на сегодня достаточно, – говорит Карен, вытирая лицо.
Мы обе перепачканы грязью.
– Думаю, пора проверить Хардина, – говорю я, и она смеется.
– Для нас, особенно для Кена, очень много значит, что Хардин стал приходить чаще. И мы знаем, что именно тебе мы должны быть за это благодарны. Надеюсь, вы преодолели ваши разногласия?
– Вроде того… думаю, да, – усмехаюсь я. – Мы еще очень разные.
Если бы она знала!
Она понимающе улыбается.
– Ну, быть разными иногда необходимо. Хорошо, когда есть о чем поспорить.
– Но он, безусловно, трудный.
Мы обе смеемся, и она обнимает меня.
– Ты милая девушка. Ты сделала для нас гораздо больше, чем ты думаешь.
Я чувствую, что у меня щиплет глаза, и киваю.
– Надеюсь, вы не возражаете, если я сегодня останусь. Хардин попросил меня, – говорю я, старательно избегая смотреть ей в глаза.
– Конечно, нет. Вы оба взрослые, и я верю, что ты предохраняешься.
О боже! Чувствую, что мои щеки краснее, чем луковицы, которые мы только что посадили.
– Мы… э… мы не… – заикаюсь я.
Зачем я говорю об этом с будущей мачехой Хардина? Я замолкаю.
– О… – так же неловко говорит она. – Пойдем внутрь.
Я иду за ней в дом. У двери снимаем грязную обувь. В гостиной Хардин сидит на краю дивана, а Кен – в кресле. Глаза Хардина немедленно встречаются с моими, и между нами пробегает искра.
– Пока ты приводишь себя в порядок, приготовлю, – говорит Карен.
Хардин встает и подходит ко мне. Он, кажется, рад, что ему больше не придется сидеть в комнате наедине с отцом.
– Мы скоро вернемся, – говорю я, поднимаясь вслед за ним по лестнице.
– Ну, как вы? – спрашиваю я, когда мы оказываемся в комнате.
Вместо ответа он обнимает меня и приближает губы к моим. Мы прислоняемся к двери, и он прижимается ко мне.
– Я скучал по тебе.
Во мне все тает.
– Правда?
– Да. Я провел несколько часов с отцом в неловком молчании, изредко обмениваясь еще более неловкими репликами ни о чем. Мне нужно развеяться.
Он проводит языком по моей нижней губе и утыкается носом мне в шею. Это что-то новенькое. Приятное, заводит и что-то новое.
Его руки спускаются по моему животу, останавливаясь на пуговице джинсов.
– Хардин, мне нужно принять душ. Я вся в грязи, – смеюсь я.
Он ведет языком вдоль моей шеи.
– Я люблю тебя любой, и чистой и грязной. – Он улыбается с теми же знакомыми ямочками.
Я аккуратно обхожу его, хватаю сумку и устремляюсь в ванную. Я задыхаюсь и путаюсь в одежде и вспоминаю о незакрытой двери, только почти раздевшись. Оборачиваюсь – и вижу ботинки Хардина.
– Можно присоединиться? – улыбается он и заходит в ванную прежде, чем я успеваю ответить.