После свадьбы. Книга 2
Шрифт:
— А чего мне ребята! Я сам большой. Уж если совеститься, так перед нашими. Ты представляешь, что скажет Чернышев или Жихарев? Да и как мы можем подвести всех? Мне стройку надо кончить. Нет, это…
Тоня, смеясь, зажала ему рот.
— Ладно, ладно, успокойся, не торопись.
Она старалась скрыть свою досаду. Опять сорвалась, выскочила раньше времени. Она испугалась, заметив, как он разошелся, теперь наговорит, наговорит, а потом из упрямства будет стоять на своем. И вообще убеждать его должна не она, а то, чего доброго, подумает, что она старается ради себя. Вот когда ему сам Логинов предложит остаться…
Она заставила его отправиться к Лосеву назавтра же, с утра.
Он не возражал, надеясь выпросить у Лосева кое-что из старого оборудования для своих мастерских. Соображение это жило в нем в течение всего разговора с Лосевым, заставляя сдерживаться и хитро избегать определенных ответов.
Встретил его Лосев с искренней радостью, которая не могла не тронуть Игоря и которая совпадала с его счастливым и добрым настроением. Было приятно слышать в дружеских словах соболезнование судьбе «Ропага», трудностям автоматизации, жалобы на нехватку талантливых людей, с которыми можно было бы по-настоящему развернуть эту работу. Ибо, например, Сизовой эта задача явно не по плечу. Сколько она ни бьется, без помощи Малютина ничего не выйдет. Несостоятельность ее теперь очевидна уже для всех, не только для специалистов. Жалко ее, бездарный она инженер и, как всякая честолюбивая бездарность, пускается во все тяжкие. За то, что Лосев защищал Малютина, она такие тут интриги развела против Лосева, сумела набросить тень даже на отдел. Клевета прилипает легко, отодрать ее трудно.
Слушая Лосева, Игорь почувствовал себя в какой-то степени ответственным за будущность новой автоматики. Программное управление, быстроходный привод, фотоэлементы — сами термины, слова, прикосновение к миру, от которого он был оторван, невыразимо волновало. И тут же Лосев с беззастенчивой прямотой упомянул о премии в восемь тысяч рублей, половина которой причитается Игорю, разумеется при условии, если он лично включится в работу. Сумма нешуточная, отказаться от нее было не так-то легко.
Вернулся он смущенный и растревоженный.
С затаенной радостью Тоня почувствовала, как он волнуется, впервые став перед реальностью своего возвращения на завод. Горячась, он доказывал Тоне всю нелепость, невозможность такого решения. Сдерживая себя, она спокойно ответила:
— Смотри сам, тебе видней.
Подчиняясь какой-то смутной надежде. Тоня вечером, после совещания, предложила поехать к Писаревым.
Энергичный, веселый Писарев даже по виду казался поздоровевшим. Он совершенно преобразился. Ему поручили расчеты обмоток сверхмощного генератора. Еще не утоленная, нервная радость возвращения бурлила в его голосе. Он поминутно сажал к себе на колени непоседливую четырехлетнюю дочку, целовал руку жены, хлопотал вокруг Тони, показывал Игорю оттисни своих статей.
Жена его Манюся оказалась маленькой, верткой блондинкой, пухлощекой, с симпатично вздернутым носиком и красивыми, круглыми, как у птицы, глазами. Она суетливо болтала, не успевая вставлять знаки препинания, перескакивала с предмета на предмет, так что уследить за ходом ее мыслей было невозможно. Вдобавок она изо всех сил старалась щегольнуть специальными словами, часто забавно путая их значение. Игорь чуть
— Женщина хорошо одета тогда, когда никто не замечает ее платья. Мне импонируют такие коллизии.
Писарев следил за женой обожающим взглядом, умилялся ее «коллизиям», анекдотам, синим, расшитым драконами штанам, в которых она носилась по комнате. Он был счастлив и, как будто стесняясь своего счастья, усиленно расспрашивал Игоря о ходе посевной. Видно было, что ему хотелось, чтобы дела в мастерских после его отъезда шли хорошо, даже лучше, чем при нем. Тревога Игоря за перебои в строительстве, за многочисленные аварии вызвала у Писарева, кроме сочувствия, еще и подавленный стыд. Было совестно, что он теперь посторонний всем этим тревогам, что он расспрашивает о них, сидя здесь, в уютной городской комнате.
— Подумаешь, проблема галактики мира — ваши мастерские! — встревоженно вмешалась Манюся. — Ты, слава богу, Юрочка, решаешь здесь актуальности поважнее. Там и без тебя справятся — верно, Игорь Савельич?
— Конечно, конечно, — поспешно подтвердил Игорь и принялся описывать новую льносушилку, построенную Пальчиковым.
— Пусть они вас всех благодарят, — снова взбудораженно и как-то опасливо перебила его Манюся. — Вы и так много сделали для подъема благосостояния деревни.
Игорь смотрел на ее быстрый, накрашенный рот и думал: это плохо, когда уступаешь и возвращаешься ради любви. Нет, не любви, поправился он, ради женщины. Настоящая любовь может все отдать, всем пожертвовать, но она ничего не уступает.
Перед ним возникла Надежда Осиповна, зеленый огонек ее злых и грустных глаз, когда она говорила о Писареве. Он вспомнил о ней с нежностью и, глядя на Писарева, на его жену, подумал, что, несмотря ни на что, надо жить так и любить так, чтобы не жалеть о своих поступках.
— Не понимаю, Тонечка, — говорила жена Писарева, — сколько вы там мыслите еще оставаться? Вам тоже надо думать в перспективе. С вашими данными в этой трущобе!..
— Манюся! — сказал Писарев, и в его окрепшем голосе прозвучало такое неожиданно гневное, что Манюся съежилась, и что-то жалкое и неуверенное на мгновение приоткрылось в ней.
Возвращаясь от Писаревых, Игорь сказал:
— Как он мог из-за этой Манюси… Манюся! — удивленно повторил он. — И ведь не любит она его.
— Отчего ты так думаешь?
— Вот так вопрос! Ведь она не поехала с ним.
Тоня задумалась.
— А может быть, потому и не поехала, что любит, — заглушая свою неприязнь к этой Манюсе, сказала она. — В результате кто прав? Она. Видал, как он счастлив? Этого она и добилась. Почем ты знаешь, может, ей тут оставаться еще тяжелее было? А она не поехала. Ради него!
Этот неожиданный оборот озадачил Игоря.
— Какое ж это счастье…
— Но ведь он счастлив!
Игорь недоуменно смотрел на нее.
— Он стыдится своего счастья. Что ж это за счастье?
Они перестали спорить, удивленные, что не понимают друг друга.
Снова он был на заводе, снова шел в обнимку с Геннадием и Семеном — снова втроем, как прежде, три парня с Нарвской заставы. Лобастый булыжник дружно откликался на их шаг, цветами летели навстречу девичьи улыбки, полосатые шлагбаумы взмывали перед ними и приветственно гудели электрокары.