Последнее искушение Христа (др. перевод)
Шрифт:
— Я не думал, что ты такое, — пробормотал Иисус. — Ты не мать… Сжалься, поговори со мной. Кто ты?
Он снова и снова повторял свой вопрос, но напрасно. Лишь желтый блеск был ему ответом.
И тут он понял.
— Проклятие! — закричал Иисус и упал ничком на землю.
ГЛАВА 7
Небеса сияли над головой, земля впивалась в тело колючками и каменьями. Раскинув руки, он стонал и вздрагивал, словно весь мир был крестом, на котором его распинали.
Ночь со своими малыми и великими прислужниками — птицами и звездами текла над ним. С риг доносился лай собак, охраняющих хозяйское добро.
К полуночи он услышал веселый перезвон колокольчиков каравана, проходившего у подножия холма, и заунывную песню погонщика верблюдов. Кто-то гортанно крикнул, потом чистый женский голос вдруг прорезал тьму, и снова все смолкло.
…В разгар ночи в позолоченном седле мимо проехала Магдалина — лицо ее распухло от слез, краска на щеках потекла. Прибывшие издалека богатые торговцы, не найдя ее ни дома, ни у колодца, выбрали верблюда с самой дорогой упряжью и снарядили погонщика, чтобы он нашел и привез ее. Всю свою длинную и полную опасностей дорогу они мечтали о нежном горячем теле блудницы, которое ждет их в Магдале, и это придавало им сил. Не найдя же блудницы и отправив на поиски погонщика, они расположились во дворе ее дома, где и сидели теперь, закрыв глаза в ожидании.
Колокольчики звучали все глуше, все мелодичнее. Они казались сыну Марии нежным смехом, журчащей водой, ласковым голосом, окликавшим его по имени; и так под звон верблюжьих колокольчиков он снова погрузился в забытье.
Сон снизошел на него. Ему снилось, что вся земля превратилась в один зеленый цветущий луг, и Господь — бронзовокожий пастушок, наигрывая на своей дудочке, восседал у струящегося источника. Никогда в жизни сын Марии не слышал такой нежной завораживающей музыки. И по мере того как Господь-пастушок играл, вся земля пядь за пядью, вздрагивая и набухая, обретала сияние и жизнь. Откуда-то вышли на поляну благородные олени. Нагнувшись, Господь посмотрел в зеркало воды, и источник наполнился рыбой; Он поднял глаза к вершинам деревьев, и листья, изменившись в цвете, превратились в поющих птиц. Он заиграл быстрее, мелодия стала страстной и яростной, и из-под земли появились два огромных насекомых в человеческий рост, которые, обнявшись, тут же упали на весеннюю траву. Они катались из конца в конец зеленеющего луга, совокуплялись и снова разделялись лишь для того, чтобы с еще большим азартом броситься друг на друга. Они вульгарно хихикали, шипели и насмехались над пастушонком. Мальчик опустил дудочку и молча взирал на наглую бесстыдную пару. И вдруг его терпение иссякло — одним движением он сломал свою дудочку, и тут же все исчезло: олени, птицы, деревья, влага и слившиеся в двуполое чудовище насекомые.
Сын Марии закричал и проснулся. Но прежде чем он открыл глаза, прежде чем сон окончательно покинул его, он увидел, как переплетенные тела мужчины и женщины соскользнули через темный потайной ход в его память. В ужасе он вскочил.
— Так вот какую грязь я ношу в себе, какие блудодеяния!
Иисус снял свой утыканный гвоздями ремень, скинул одежду и начал безжалостно хлестать себя по бедрам, спине и лицу. Брызнувшая кровь омыла его тело, и он почувствовал облегчение.
Начинался рассвет… Звезды потускнели, свежий ветер пронизывал до костей. Кедр над его головой шорохом отозвался на трепет птичьих крыльев и первых утренних песен. Иисус оглянулся: никого. При свете утра бронзовое птицеголовое Проклятие снова стало невидимым.
«Надо уходить, спасаться, — подумал Иисус. — Ноги моей не будет в Магдале —
Он приложил ладонь к стволу древнего кедра и почувствовал, как душа дерева восходит от корней к мощным сучьям, а оттуда к тончайшим веточкам на вершине.
— Прощай, брат мой, — сказал Иисус. — Я покрыл себя позором сегодня ночью под пологом твоих ветвей. Прости меня.
И, мучимый дурными предчувствиями, он пустился вниз. Долина уже просыпалась, первые лучи солнца, упав на тока, окрасили их золотом.
— Нельзя идти через Магдалу, — пробормотал сын Марии. — Это опасно.
Он остановился в задумчивости, размышляя, каким путем добраться до озера. И свернул на первую же узкую тропинку, которая отходила направо от дороги. Он помнил, что Магдала должна быть от него по левую руку, а озеро — по правую, и уверенно тронулся в путь.
Мысли его блуждали, но он продолжал быстро идти вперед. Он бежал от распутницы Магдалины к Богу, от креста к Раю, от отца и матери к далеким землям и морям, к тысячелетнему белому, желтому и черному человечеству. Ему никогда не доводилось пересекать границы Израиля, но с самого раннего детства стоило ему закрыть глаза в скромной родительской лачуге, и мысль его, словно ручной сокол с золотыми колокольцами, ликуя от счастья, летела с материка на материк, пересекая океаны. Он забывал о своем теле, вырывался из него, возносясь к небесам, — а этого-то он и желал более всего.
Сын Марии шел все дальше и дальше. Извилистая тропа петляла по виноградникам и, наконец, вывела его к сливовой роще. Он следовал за тропой, как следуют за струящимся потоком, за печальной и монотонной песней погонщика верблюдов. Ему казалось, что он идет будто во сне, не касаясь ногами земли. Приветствуя его, оливы качали своими ветвями, сгибавшимися под тяжестью плодов. Поблескивали, клонясь к земле, крупные кисти винограда.
— Шолом! Мир тебе! — нежно улыбаясь, говорили встречавшиеся ему девушки в белых платках.
Временами, когда вокруг никого не было видно, он снова слышал за спиной тяжелую поступь; как-то бронзовый всполох мелькнул в воздухе и исчез со зловещим хохотом. Но сын Марии набрался терпения. Он приближался к спасению — скоро он увидит озеро, а дальше, за его лазурными водами, — обитель, словно соколиное гнездо, прилепившееся к скалам.
Воображение обгоняло его, и он с трудом поспевал за ним, как вдруг, пораженный, остановился. Перед ним в ложбине, окруженная финиковыми пальмами, раскинулась Магдала. Душа его требовала повернуть, обойти, но ноги сами уверенным шагом вели его к благоухающему приюту его двоюродной сестры Магдалины, к дому, хозяйка которого обречена гореть в геенне огненной.
— Нет, не хочу, не хочу! — в ужасе повторял он, но тело отказывалось повиноваться ему и, словно собака, почуявшая дичь, было глухо к его мольбам.
— Не пойду! — снова решил он, но не остановился. Он уже различал чистые белые домики и старинный колодец с мраморными стенками. До его слуха доносился лай собак, кудахтанье кур, смех женщин. «Я должен увидеть ее, должен увидеть ее! — услышал он вкрадчивый голос в своем сердце. — Это необходимо! Господь направил сюда мои ноги, Господь, а не я, — потому что я должен увидеть ее, упасть к ее ногам и молить о прощении. Ведь это я виноват, я! Прежде чем уйти от мира и надеть белые одежды, я должен получить ее прощение. Иначе мне не удастся спастись. Господи, благодарю Тебя, что Ты привел меня туда, куда я не хотел идти!»