Последнее искушение Христа

Казандзакис Никос

– Я голоден. Что скажешь на это?

– Думай о Боге – и утолишь свой голод, – сурово ответил Иисус, и сердце его снова сжалось.

Он повернулся к горбуну, лежавшему на земле. Склонился, посмотрел внимательнее, но не узнал. Отвел с его лица волосы, увидел за ухом сломанное перо и улыбнулся:

– А, это ты, Матфей, чернильная душа, мой верный писец? Перо сломано, но по-прежнему торчит у тебя из-за уха. Верно, ты сражаешься им вместо копья.

– Зачем насмехаешься надо мной? – огрызнулся Матфей. – Из-за тебя весь мой труд пошел прахом. Я старался,

как мог, описывать твою жизнь и дела. Я мог прославить твое и свое имя. И что же? Павлин сбросил яркие перья, и под ними оказался жалкий цыпленок. Зачем я трудился?

Иисус слушал, опустив голову, и ощущал все больше и больше свою слабость. Внезапно он вскинул голову и грозно посмотрел на Матфея:

– Да как ты смеешь?!

Лысый косоглазый старик высунул голову из-за спины Нафанаила и захихикал. Иисус повернулся и узнал его:

– Это ты, Фома? Мой недоношенный младенец. Двуликий, пронырливый и вездесущий.

– Да, равви, это я, собственной персоной. Вот только зубы растерял да вконец облысел. А в остальном – полный порядок.

– Неужто и ты, герой из героев, сражался, чтобы спасти Иерусалим?

– Помилосердствуй, равви. Я не сумасшедший. Я изображал пророка.

– Ты? Пророка? Воистину и у муравья вырастают крылья. Неужели Господь коснулся тебя Своим дыханием?

– Господь тут ни при чем. Просто я постиг одну тайну.

– Какую?

– Я понял, каким должен быть пророк. Когда-то и ты об этом знал, да, видно, с годами забыл.

– Ну что ж, хитрец, напомни. Может, пригодится. Так каким же должен быть пророк?

– Пророк – это тот, кто надеется, когда все потеряли надежду, и впадает в отчаяние, когда все спокойны. Спросишь почему? Да потому, что он разгадал Великую Тайну.

– И в чем заключается эта тайна?

– Ничто в мире не вечно.

– С тобой страшно говорить, Фома. В твоих глазах я различаю хвост, рога и отблеск адова пламени.

– Это горит Свет Истины, равви. Ты знаешь это, но тобой владеет сострадание к людям. Душа слаба, и потому мир пребывает во мраке. Разум не ведает жалости и озаряет мир пламенем… Ты киваешь мне, чтобы я замолчал… Ты прав. Негоже нам открывать тайны слабым душам. Непосильным окажется для них такое испытание. Лишь один, знаю, смог бы выдержать.

– Кто?

Фома кивнул на стоявшего позади всех, в воротах, высокого седого старика, похожего на одинокое высохшее разбитое молнией дерево. Корни волос и борода его были по-прежнему рыжими.

– Иуда – единственный среди нас, кого не сломили невзгоды. Будь осторожен, равви. Видишь, он весь пылает яростью? Кто знает, что у него на уме.

– Иуда, брат мой! – обратился Иисус. – Время – кровожадный тиф. Оно пожирает не только людей, но и города, царства и – да простит меня Господь! – богов. Но тебя время обошло стороной. Ярость твоя не утихла. Ты так и не примирился с миром. Вижу, на груди у тебя по-прежнему поблескивает нож, а в глазах – гнев и надежда, великое пламя молодости… Здравствуй!

– Иуда, разве ты не слышишь? Учитель обращается к тебе, – сказал с укоризной седобородый старик с глубокими

ранами на шее и щеках и припал к ногам Иисуса. Это был Иоанн.

– Упрям, как мул, – вздохнул Петр. – Сжал губы, чтобы не отвечать.

Иисус с нежностью глядел на своего давнего спутника.

– Иуда, перелетные птицы обронили над крышей моего дома вести о тебе. Я слышал, ты ушел в горы и сражался с поработителями Израиля. Слышал, в Иерусалиме ты схватил саддукеев, повязал красные ленты на шеи предателей и зарезал их, как агнцев на алтаре Бога Израиля. Великая, мрачная, отчаянная душа. С того дня, как мы расстались, ты не знал ни дня покоя. Иуда, брат мой, мне не хватало тебя. Я рад, что снова тебя вижу.

Иоанн в страхе поглядел на Иуду, еще крепче стиснувшего зубы, чтобы не отвечать, и спрятался за спины других.

– Берегись, равви, – сказал Петр, – ты играешь с огнем.

– Разве ты не слышишь меня, Иуда, брат мой? – продолжал Иисус. – Почему ты молчишь? Почему не приложишь руку к сердцу и не скажешь: «Я рад видеть тебя». Или падение Иерусалима лишило тебя дара речи? Ты кусаешь губы, чтобы сдержать рыдание? Крепись, не впадай в отчаяние. Ведь ты мужчина. Раны на твоем теле говорят, что ты сражался, как лев. Но, защищая Иерусалим, ты вступил в единоборство с Богом и потому был бессилен. Господь уже давно решил обратить священный город в груду пепла.

– Смотри, сжал кулаки, – прошептал испуганно Петр. – Сейчас кинется на тебя.

– Лучше отойти в сторону, от греха подальше, – буркнул Нафанаил.

– Берегись, равви! – закричали Мария и Марфа и бросились к нему.

Но Иисус продолжал говорить. Его губы едва заметно дрожали.

– Я тоже сражался, как мог, Иуда, брат мой. В молодости я хотел спасти мир, но потом повзрослел и избрал путь человеческий. Я пахал землю, рыл колодцы, растил виноград и маслины. Сжимал в своих объятиях женщин и давал жизнь детям. Я победил смерть, не это ли я обещал вам когда-то? Видишь, я сдержал свое слово.

Иуда рванулся вперед, оттолкнул стоявших перед ним Петра и женщин и крикнул:

– Предатель!

Все замерли. Иисус побледнел и прижал руки к груди:

– Я? Я? Ты бросил тяжкое обвинение, Иуда. Возьми свое слово назад.

– Предатель!

Сгорбленные старики попятились к воротам. Фома первым выскочил на улицу. Обе женщины бросились к ним.

– Братья, не уходите, – закричала Мария, – не оставляйте вашего учителя! Сатана убьет его.

Марфа схватила за руку Петра:

– Куда ты? Снова предаешь его? Снова?

– Я тоже не собираюсь связываться с Иудой, – буркнул Филипп. – Я уже стар, а у Искариота тяжелая рука. Идем, Нафанаил.

Иуда и Иисус стояли теперь друг против друга. Глаза Иуды горели ненавистью. Иисус чувствовал запах пота и гноящихся ран.

– Предатель! – снова закричал Иуда. – Ты должен был принять муки на кресте. Этого от тебя хотел Бог Израиля. Но в последний момент ты струсил, бежал и спрятался за юбками Марфы и Марии. Трус! Ты изменил лицо и имя. Выдаешь себя за Лазаря, чтобы спасти свою шкуру!