Последнее королевство
Шрифт:
Спать я не мог. Я думал о щитах и датчанах, о мечах и страхе. Я думал о своем ребенке, которого ни разу не видел, о Рагнаре Бесстрашном, гадая, видит ли он меня из Валгаллы. Я опасался, что завтра, когда наконец окажусь в настоящем клине, проиграю, и не одного меня в ту ночь терзала бессонница: посреди ночи на поросшую травой стену поднялся и встал рядом со мной человек, в котором я узнал олдермена Одду.
– Откуда ты знаешь Уббу? – спросил он.
– Я был в плену у датчан, – пояснил я, – они меня воспитали. Датчане научили меня сражаться. – Я коснулся
– Ты сражался за него? – спросил Одда – не обвиняюще, а с любопытством.
– Я сражался, чтобы выжить, – ответил я уклончиво. Олдермен поглядел на освещенную луной реку.
– В том, что касается битвы, датчане не дураки. Они будут ждать нас на заре.
Я ничего не ответил, решив, что Одда испугался и передумал.
– А их больше, чем нас, – продолжал он.
Я все еще молчал. Страх правит людьми, и нет страха сильнее, чем страх перед клином. В ту ночь мою душу переполнял страх, я никогда еще не бился клин на клин в бою, в котором сходятся целые армии. Я был на холме Эска, видел другие сражения, но никогда не сражался в настоящем клине.
«Завтра, – думал я, – завтра!» И, так же как Одда, мечтал, чтобы Альфред нас спас, но знал, что спасения не будет.
– Их больше, – снова сказал Одда, – а у некоторых из моих людей нет ничего, кроме серпов.
– Серпом тоже можно убить, – сказал я, хотя это были глупые слова. Не хотел бы я оказаться лицом к лицу с датчанами с одним лишь серпом в руке. – Сколько человек имеют хорошее оружие? – спросил я.
– Наверное, половина.
– Значит, они встанут в передних рядах, а остальные будут забирать оружие у погибших.
Я понятия не имел, о чем говорю, знал лишь, что должен говорить уверенно. Страх правит людьми, но уверенность гонит страх.
Одда немного помолчал, глядя на темные силуэты кораблей внизу.
– С твоей женой и сыном все в порядке, – сказал он после паузы.
– Вот и хорошо.
– Мой сын просто хотел ее спасти.
– И молился, чтобы я погиб. Он пожал плечами.
– Милдрит жила с нами после смерти отца, мой сын обожает ее. Он не хотел причинить ей зла и не причинил.
Олдермен протянул руку, и в слабом свете луны я увидел кожаный кошель.
– Остаток выкупа.
– Оставьте у себя, господин, – сказал я, – отдадите мне после битвы, а если я погибну, отдадите Милдрит.
Над нами пролетела сова, быстрая и бесшумная, и я задумался, что она может предвещать. Далеко на востоке, выше по берегу, за Педреданом, блеснул огонек: еще одно знамение, которое я не мог истолковать.
– Мои люди – хорошие воины, – говорил Одда, – но что, если нас обойдут с флангов? – Страх все еще его не отпускал. – Было бы лучше, если бы Убба атаковал нас.
– Лучше, – согласился я, – но Убба ничего не предпримет, пока руны не скажут ему, что пора.
Судьба правит всем. Убба это понимал, вот почему ждал знамения богов. Я знал, что сова и есть знамение; она пролетела над нашими головами, над кораблями датчан и исчезла в той стороне, где блеснул огонек, где-то над побережьем
– Если ваших людей обойдут, они погибнут. Но если мы обойдем датчан, погибнут они. Значит, мы должны их обойти.
– Как? – горько спросил Одда.
Все, что он видел впереди, это гибель на заре, атаку, битву и поражение, но я-то увидел сову. Она пролетела от кораблей к огоньку, это и был знак: поджечь корабли.
– Как мы сможем их окружить? – спрашивал Одда.
Я замолчал, не зная, стоит ли рассказывать. Если я последую знамению, нам придется разделить войско, именно такую ошибку совершили датчане у холма Эска. Я сомневался, но ведь Одда пришел ко мне не потому, что вдруг меня полюбил, а потому, что я был готов сразиться с Уббой. Я единственный здесь был уверен в победе или же казался уверенным, что, несмотря на юный возраст, делало меня вождем этих людей. Олдермен Одда, годящийся мне в отцы, искал у меня поддержки. Он хотел, чтобы я рассказал ему, что делать, – я, который никогда не бывал в настоящем клине. Но я был молод, самоуверен, и знамение подсказало мне, что сделать, а я рассказал об этом Одде.
– Вы когда-нибудь видели скедугенгана? – спросил я. В ответ он перекрестился.
– Когда я был ребенком, я мечтал увидеть скедугенганов. Я выходил ночью их искать, учился бродить ночью, чтобы к ним присоединиться.
– Какое это имеет отношение к битве на рассвете?
– Дайте мне пятьдесят человек, и они вместе с моими людьми на заре ударят здесь, – я указал на корабли. – Мы начнем с того, что подожжем суда.
Одда посмотрел с холма на ближайшие костры, которые отмечали посты вражеских часовых в восточной части луга.
– Они заметят вас и будут готовы встретить, – сказал он.
Олдермен имел в виду, что сто человек не смогут так просто пройти это расстояние, спуститься с холма, прорваться через часовых и перейти болото без звука. Он был прав. Мы не пройдем и десяти шагов, как поднимется тревога; армия Уббы, без сомнения, столь же готовая к бою, как наша, вывалит из лагеря и перекроет моему отряду подступ к лугу еще до того, как мы достигнем болот.
– Когда корабли загорятся, – проговорил я, – датчане бросятся к реке, а не на луг. А вдоль берега тянется болото. Там они не смогут нас окружить.
Конечно, они могли бы это сделать, но все-таки на зыбком болоте угроза окружения будет не так велика, как на лугу.
– Но вы не сможете добраться до берега. – Олдермен разочаровался в моей идее.
– Движущаяся тень сможет, – сказал я. Он молча поглядел на меня.
– Я смогу туда добраться, – заверил я, – а когда загорится первый корабль, все датчане кинутся на берег, вот тогда сто человек вполне смогут прорваться. Датчане побегут спасать корабли, и наши люди сумеют быстро пересечь болото; они помогут мне поджечь другие корабли, а датчане попытаются перебить нас.