Последнее лето в национальном парке
Шрифт:
— Хоть под танк! — дала я ему карт-бланш, приостанавливая военные действия.
— Будет тебе! Куда я денусь? — засмеялся он.
— Тогда, тем более, нужно вести себя приличней.
— Да… — протянул он задумчиво, — похоже, нам нужно заново знакомиться.
Рано утром он рухнул в моей комнате на диванчик. Я стащила с ног кроссовки, укрыла одеялом, погладила волосы и тихо сказала:
— Милый мой, я не хочу никаких объяснений. Завтра все, что угодно — завтра ты можешь уехать навсегда, завтра в Пакавене может пойти снег, завтра мир вообще может рухнуть, но сегодня будь со мной!
Милый, несмотря на сонливость,
— Ты предохраняешься как-нибудь?
— От всего на свете, если удается.
— Я немного посплю сейчас.
Не мешать же спящему, и я, быстренько окунувшись в ближайшие воды у больших мостков, вернулась обсудить со Стасисом результаты дегустации зонтиков. Они со старым Станиславом, два опытнейших лесных вепря, были морально уничтожены, и кем! Для закрепления вновь приобретенного опыта они тут же отправились за зонтиками — что где растет, они знали гораздо лучше меня. Спустя час дед с внуком уже сделали из грибков отличное жаркое, и удалились в пристроечку к сараю, пригласив виновницу торжества.
Дед, в упор не видевший дачников, внезапно разговорился. Его неприязнь к постояльцам вылилась даже в постройку своего индивидуального нужника с наклоном плоскости под сорок пять градусов. Большую нужду он, по общему мнению, справлял в лесу, потому что удержаться на этой наклонной плоскости было просто невозможно.
Я воспользовалась случаем расспросить его о послевоенных годах. Он числился некоторое время в лесных братьях и вспоминал свои героические времена с большой гордостью. Иных его товарищей поубивали, иных выслали, а Станиславу, как и некоторым другим деревенским дедам, удалось как-то отвертеться. Из знакомых мне лиц он упомянул старика Звайгстикса и мясника. Их тогда выслали, но Звайгстикс потом вернулся, а мясник долгие годы где-то пропадал и вернулся только пару лет назад, когда умерла его мать, и дом в самом начале деревни оказался пустым.
Разговор кончился с приходом Андрея, уже успевшего сбегать на турбазу в душевую и имевшего, по-прежнему, весьма деловой вид.
— Садись в машину, мы уезжаем, — сказал он.
Неплохо было бы переодеться, но он заторопил. Усевшись на сидение, я наивно осведомилась, куда это мы едем. Он посмотрел на меня с легкой улыбкой, и, не ответив, легонько коснулся моей груди. Тысячи молний мгновенно пронзили тело, и я закрыла лицо руками, устыдившись яркого дневного света и пристального взгляда моего любимого. Но он уже заводил машину, и через пятнадцать минут мы были в пустынной бухточке на другом берегу большого озера.
— Я не могу больше ждать, — сказал он, и разогретый солнцем песок стал нашим первым ложем.
— Не уходи, — просила я во время коротких передышек, — я ждала тебя всю жизнь, не уходи, — и он гладил мои волосы, и шептал нежные слова, пока жесткие глубинные силы не кидали нас друг к другу вновь и вновь.
Стал накрапывать дождик, мы быстро искупались в посеревшем озере, и уехали домой. Боже, какая разразилась буря в тот вечер, с какой яростью дождь бросался на черную землю, а она покорно впитывала светлые струи, чтобы прорастить набухшие зерна своих зеленых детей. Раскаты грома пробовали на прочность возмущавшиеся дребезгом стекла, но нам было покойно и уютно в нашем временном пристанище на чужой прибалтийский земле.
Нежное утреннее тепло заставило бы поверить в полную невинность бытия, но сломанные верхушки
Вопрос о завтраке уже давно не стоял, и после обеда мы играли на турбазе в настольный теннис, причем абсолютным победителем на этот раз оказался упитанный, но очень шустрый Барон. Я поднесла ему приз победителя (пятнадцать капель), и призер выпил порцию в стойке навытяжку, неубедительно изобразив щелк кроссовками.
— Хорошо, но мало! — сказал он, на всякий случай.
— Получишь добавку за свое предательство от папы Мюллера. Он уже готов простить тебе все, даже твоих белорусских родственников.
Породистое лицо группенфюрера выразило негативные чувства, и возмущение, катившееся из его глаз, огибая презрительно изогнутые губы, в центральную ямочку его замечательного подбородка, уже готово было поразить меня насмерть, как вдруг он счастливо вздохнул и сказал с полным облегчением:
— Зря обижаешь, я не раскалывался. Тебя бабушкина внучка засекла, когда ты садилась в машину фотокорреспондента у турбазы. Так что, плати за моральный ущерб!
У Барона была возможность обнаружить мою крайнюю нетерпимость к нарушителям жизненных планов еще в прошлом году, когда Баронесса с Лидой и Татьяной отправились утренним автобусом по окрестным тряпочным магазинам, а Барон остался нянчить сильно простудившегося Ваню. Я пришла навестить их и тут вспомнила, что сегодня наш совместный с Баронессой день ангела. Пришлось послать няньку за кальвадосом. Он мог обернуться на велосипеде за полчаса, но явился только к вечеру, поскольку узрел в райцентровском кабачке своего друга, районного архитектора, с очень интересной компанией. У меня же был предпоследний день моего летнего отпуска и тысяча дел, но мне пришлось отсидеть этот день с Ваней.
Когда все вернулись, и в Вельминой беседке был накрыт стол, Барон в свеженьком и крайне дефицитном костюме фирмы «Адидас», предмете его сезонной гордости, приплыл пригласить меня на ужин в честь именинниц. Я развешивала в ситцевом халате только что постиранное белье и была совершенно непреклонна. С полчаса он меня уговаривал, но, не уломав, решил действовать силой. Многочисленные зрители были в полном курсе событий, и, осуждая Барона за черный поступок, с интересом наблюдали за представлением. Для начала я уцепилась за железный столб, но через двадцать минут он сумел лишить меня этой опоры.
Следующие полчаса он тащил меня волоком, а я упиралась, как могла, и мы проложили глубокую песчаную борозду через соседний двор прямо к Вельминой беседке, причем, он хорошо понимал, что ухватываться нужно, щадя мое женское достоинство, а я старалась не запачкать его новенький костюмчик. При его росте и весе мое сопротивление выглядело героическим, и вспотевший Барон прилюдно заявил, что, судя по всему, женщину изнасиловать практически невозможно, если не вырубить ее сразу.
Пострадал Жеминин квартирант, многоженец Челентано. Завораживающее зрелище заставило забыть его про сигарету во рту, и она, дотлев, сильно обожгла ему губы. Я же, оценив усилия Барона, осталась в беседке, но благостного застолья у нас все равно не получилось. Я испакостила вечер, как могла, и это отклонение от нормы сильно ранило сентиментальную душу моего лучшего друга.