Последнее небо
Шрифт:
– Нет.
– На Весте.
– Слушай, Азат. Тихий нахмурился. – Мы же на пределе все, а это накладывает отпечаток. Не маленький ведь, должен понимать. Ты сейчас тоже не красавец. Уж во всяком случае, не тот хлыщ, которого мы в новостях по шестому каналу наблюдали. Все. Забудь.
– С вашего позволения, сэр, у меня есть еще несколько вопросов.
– Я сказал, забудь.
– Слушай, Тихий, здесь никого нет, так что за подрыв дисциплины ты мне ничего не впаяешь…
– В трюм. Рысью, – тем же спокойным тоном скомандовал Тихий уже на английском. – Двадцать
– Но… Понял.
Азат выбрался из кресла, прошел мимо фон Нарбэ и Улы, проводившей его удивленными глазами. Из полупустого трюма голос его прозвучал гулко:
– Тихий, ну ты зверь, как здесь отжиматься?
– Быстро. – Машину чуть тряхнуло. – Или тебе посчитать?
– Я не умею, когда трясет.
– Чему тебя учили полтора года?! – зарычал Азамат, вновь чуть встряхивая вертолет. – Сорок отжиманий.
– Сто. Приступай. Я считаю.
Оставшееся до посадки время Тихий спокойно, монотонно, но довольно быстро вел отсчет. В шлемофоне отдавалось тяжелое дыхание Пижона. На счет «сто» вертолет коснулся земли.
– Герой, – хмыкнул Тихий, когда взмокший Азат выбрался из трюма. – Иди представь майора остальным. Ты это умеешь.
– Как его там? – уточнил Пижон, вытирая вспотевшее лицо. – Фон кто?
– Фон Нарбэ, – без эмоций напомнил пилот. – Дитрих фон Нарбэ. По прозвищу Гот.
– Что ж ты раньше не сказал? – сердито спросил Азат и шмыгнул носом. – Готом и будешь, без всяких там фонов. Аида, пойдем уже.
Оставшуюся часть оборудования грузили очень быстро. Тихий торопил бойцов, хмуро поглядывал на лес. Когда погрузка была уже практически закончена, велел Уле забраться в кабину грузовика и не высовываться оттуда. Затем он подозвал к себе Пенделя:
– Закройтесь в модуле и не выходите оттуда. Что бы ни случилось. Броню не снимайте. Подготовьте к погрузке все, что осталось, и соберите второй вертолет, чтоб на ходу был. Парни вымотались, конечно, но спать им не давай, пока сами валиться не начнут. Если надо, используй стимпаки.
– Чем больше работаешь, тем меньше думаешь?
– Все-то ты знаешь. Да, Костыль в твоем отделении, приглядывай за ним.
– Этот придурок, пока тебя не было, в кусты поссать уходил, – пробурчал Пендель.
– Что?
– То. Десантник, мать его! – Пендель потер костяшки пальцев. – Я ему объяснил, что он не прав. Слушай, Тихий, ну на хрена ты его мне подсунул?
– Полтора года… – Азамат ошеломленно покачал головой. – Полтора года учили кретина. – Он вздохнул. – Тебе подсунул, потому что ты лучше всех объяснять умеешь. Ладно. Сидите в модуле и ждите возвращения вертолета. Это минимум семь часов. Откроете, только когда услышите Пижона. И только если он прикажет открывать на татарском. Ясно?
– Ясно. Что, все так плохо?
– Не знаю я, Айрат. – Тихий беспомощно пожал плечами. – Просто не знаю. Все. Иди.
Семь часов. Три в одну сторону. Там выбрать место, сесть, разгрузиться, дозаправиться. И еще три часа обратно. Но обратно полетит только Пижон… Со стрелком, разумеется. В модуле относительно безопасно, а вот вокруг него будет кромешный ад. Знать бы еще, что именно там будет. Или кто именно. В любом случае с воздуха, да с имеющимся вооружением, Пижон разберется с любой напастью.
А в горах живут летающие твари. Большие. Правда, не больше грузовика. Но о них потом.
Хороший вертолет. Послушный. Летать ему нравится. Им всем нравится, почему люди этого не понимают?
Работы выше головы. И это хорошо. Хорошо, что им есть пока, чем заняться. Им еще долго будет чем заняться.
А потом… Не веришь ты, Тихий, ну никак не веришь, что это может оказаться тем самым, ненавистным тебе, «навсегда».
И есть здесь нечего. Некого, точнее. Фюрер умер слишком быстро. Ладно, на какое-то время его хватит. Потом есть еще Резчик. Бедняга Резчик, долго он не протянет. Главное, не разбрасываться силой, не тратить ее бездумно и бессмысленно. Здесь не Земля. Людей мало, а зверья теплокровного, похоже, и вовсе нет.
Не тратить? Умный какой! Задним умом. Хрена ль было выкладываться при посадке? Мыслимое ли дело подчинить себе разом двадцать человек? Скольких ты сожрал в Екатеринбурге? Не считал. А сколько осталось у тебя в резерве? Не знаешь. И гонишь от себя нехорошее подозрение, что не осталось ничего. Лишь посмертный дар Фюрера. Одна-единственная жизнь.
Вернуть личину Тихого, того, настоящего, который был Азаматом, тоже уже не получится. Есть предел даже самому совершенному лицедейству. Здесь и сейчас Тихий вел бы себя совсем иначе. Вот еще головная боль: не забывать откликаться на чужое имя. А своим оно уже не станет. Пока не изменится ситуация. Хорошо хоть, Гот этот подвернулся. Пилот. Старший по званию. Когда все более-менее нормализуется, можно будет передать ему власть. Это же, в конце концов, совершенно естественно. И снова вернуться в образ Тихого? Да.
Быть Тихим легко. Намного легче, чем…
– Тихий?! – недоверчиво спросил Гот сзади, из трюма, где вяло общались уставшие бойцы. – Вот это у вас называется Тихий?! Да это же Зверь!
… Что это? Что держит?! Ремни. Пилотское кресло…
Откуда этот немец знает… И почему они все смеются?
– Я же говорю, – разносится по всему грузовику голос майора, – натуральный Зверь.
Глупо-то как все вышло! Бывает же такое. Сам виноват, дурак. Сам.
– Мне нравится, – весомо произносит Пижон.
«спасибо тебе, Азатка, век не забуду»
– Он меня сегодня прямо в вертолете отжиматься заставил.
– И Фюрера убил. – Это голос Лонга.
– Кого убил? – снова Гот. Ур-род тевтонский.
– Нарушителя дисциплины, – чей голос – не разобрать.
– Ну, Зверь! – И снова все смеются. Смешно им. И скажи спасибо, что смешно. А в следующий раз думай, прежде чем дергаться. В следующий раз… Молись. Может, и не приживется дурацкая кличка.
Садились уже в темноте. Плато, найденное Кингом, оказалось каменной площадкой, притулившейся к очень ровному, блестящему в свете прожекторов скальному отвесу.