Последнее отступление
Шрифт:
— Кто там?!
— Я это.
— Ты чего здесь делаешь? А ну, иди сюда.
Баргут подошел к Савостьяну, остановился.
— Вот здесь, Васюха, винтовки. — Савостьян приоткрыл холстину. — Их надо спрятать. Кончается царствование посельги и Климки. Одна винтовка тебе, другая — мне. Скоро вместе пойдем изничтожать проклятую заразу. За все расквитаемся. Посельгу я первого уложу. Рассчитаемся с ними и усыновлю…
— Вы кого убивать собираетесь? — резкий, звенящий от напряжения голос прозвучал у них за спиной. Оба
В воротах стояла Дора. На ее груди искрились стекляшки бус. Баргут внутренне подобрался, напружинился. В наступившей тишине зрело что-то неотвратимое, опасное.
— Мы шутим, Дорушка, шутим, — Савостьян засмеялся неестественным дребезжащим смехом, поставил винтовки к стене.
— Не бреши, рыжий дьявол! — Дора отважно подошла к ним, показала рукой на винтовки: — Это тоже для шуток?
Савостьян резко оборвал дребезжащий смешок, крикнул:
— Закрой хлебало! Не вздумай трепать своим языком. С корнем выдеру!
— Не боюсь я тебя, рябой коршун! Выведу на чистую водичку… Сейчас же пойду к Павлу…
Он не дал ей договорить, сгреб за волосы, дернул к себе. Дора уперлась в его грудь обеими руками, сдавленным голосом позвала:
— Баргутик! Вася!
— Отпусти ее! — крикнул Баргут. Цапнул хозяина за плечи, пытаясь оттащить от Доры. Савостьян рычал, матерно ругался, продолжая трепать Дору за волосы.
— Ой, больно-о! — вопила Дора.
— Отпусти! — ожесточился Баргут и двинул хозяина в ухо.
Савостьян охнул, обернулся, с минуту стоял столбом, не понимая, что случилось, потом просипел с остервенением:
— Убью, нехристь!
Баргут увернулся от него, поймал за руку, подставив ногу, дернул на себя. Савостьян, ломая хрупкие стебли полыни, ткнулся головой в землю.
— Дай ему, Баргутик, дай, чтоб искры из глаз посыпались!
— Иди отсюда! — крикнул ей Баргут.
Савостьян на четвереньках пополз к винтовкам. Но Баргут, заметив это, в два прыжка оказался у стены, схватил оружие.
— Не лезь, сломаю череп! — пригрозил он.
Савостьян поднялся, задыхаясь от злобы, проговорил:
— Вот ты каков, змееныш! Ну, обожди…
Он ушел и почти в ту же минуту вернулся. В его руках тускло поблескивал топор.
— Обоих решу!..
Дора пронзительно закричала, попятилась. Савостьян был страшен в своей неуемной, беспощадной ярости. Холод страха сковал Доре тело, она остановилась и с ужасом смотрела на блестящую сталь топора. А Баргут поднял над головой спеленутые винтовки, диковатые глаза его вспыхнули, впились в Савостьяна.
— Уходи отсюда!
Савостьян размахнулся. Баргут подставил под топор винтовки. Лязгнуло железо. В тот же миг Баргут прыгнул на Савостьяна, повис у него на шее. Оба упали, покатились по земле. Дора опомнилась, подобрала топор, забросила подальше в бурьян.
— Не отпускай его, Баргутик, лупи хорошенько! Я Павла Сидоровича позову, — с этими словами Дора перелезла через забор и убежала.
Она привела Павла Сидоровича и Клима. Савостьяна арестовали.
Торговля на бурятских летниках шла неплохо, с помощью Еши и Цыдыпа Федот Андроныч сплавил пастухам немало завалящего товара и, подсчитывая барыши, радовался удаче. Радость на какое-то время заставила его позабыть, что власть посельги еще держится и, по всему видать, не скоро опрокинется.
Из приграничных улусов вернулся Доржитаров, о чем-то долго и сердито разговаривал с Еши, а на другой день поехал по летникам вместе с Федотом Андронычем. У одного из летников им повстречался верхом на взмыленной лошади Цыремпил Ранжуров, тот, что все время к Павлу Сидоровичу наведывался. Доржитаров его остановил, спрашивает:
— Дела ваши, комиссар, кажется, незавидные, а? Идеи у вас всепобеждающие, народ за вас, а приходится убегать.
— Откуда вы взяли, что мы убегаем? И не подумаем!
— Кому говоришь? Им это говори. — Доржитаров ткнул рукой в сторону убогих войлочных юрт. — А я и сам разбираюсь, понимаю.
— Ничего ты не понимаешь! Ты слеп, как детеныш тарбагана в первый день жизни. Видел ты когда-нибудь железное дерево ильм? Семена его могут годами лежать на камнях — под солнцем, под дождем, на морозе — и сами станут похожи на каменную крошку, но в каждом семени — могучая сила жизни. Стоит семени попасть в почву, оно дает росток и подставляет листья солнцу. Если путь к свету закрывают камни, растение раскалывает их, как сухую скорлупу ореха… А дерево свободы — крепче железного ильма.
— Наши мысли о свободе почти совпадают. Мы с тобой дети одного народа и думать и действовать должны одинаково. Очистим земли от пришлых, бурятские степи — для бурят. Бурятам — независимость и самостоятельность.
Глаза Ранжурова гневно сузились.
— Не глумись над словом свобода! А «независимость»? Вам хотелось бы независимо ни от кого обирать улусную бедноту. Но не получится! С русскими у нас все общее — и беды, и радости. И враги у нас общие…
— С чужого голоса поешь. Врагам братьев служишь.
— Ты мне — брат?! Мои братья — пастухи, мои братья те, кто делил со мной арестантскую похлебку. А вы убирайтесь отсюда, не то…
— Что — не то? — спросил Доржитаров, гася улыбку.
— Не то поставим к стенке, — будничным тоном сказал Ранжуров, подобрал поводья и поскакал в степь.
Федот Андроныч видел, что сказал это Ранжуров не просто для того, чтобы припугнуть. Понятно это стало, должно, и Доржитарову, от его смуглого лица отлила кровь, щеки стали желтее огуречного цвета. Из разговора, из короткого смятения Доржитарова купец заключил, что дела у антихристов большевиков не так уж плохи, и тревога опять влезла в душу, разбудила уснувшие было страхи.