Последнее предсказание Тауки
Шрифт:
– Мне жаль, - сказал папа, но судя по голосу, жаль ему совсем не было.
Потом они еще раз меня поздравили и собрались уходить.
– Папа! – мой голос остановил их уже на пороге. – А почему вы не привезли мне список претендентов в мужья? Их же для всех невест составляют!
Удивительно, но теперь они стали как одно целое. Их спины окаменели одновременно и одновременно они натянуто улыбнулись.
– Не волнуйся, отдыхай, об этом поговорим завтра, - с напускным спокойствием ответил отец. Дверь за ними закрылась, но я ничуть не успокоилась. Я возможно, молода, но не настолько наивна, чтобы не увидеть во всем происходящем какой-то ненормальности. Что-то тут не так, и вот вопрос, хочу ли я знать, что именно?
***
Наступил вечер, время приема.
Бледно-зеленое платье волнами спускалось по моим бедрам, плечи прикрывали только волосы, и я надела подаренный с утра гарнитур с изумрудами. При ближайшем рассмотрении он оказался еще прекраснее и наверняка, куда более дорогим, чем подарки, которые я получала прежде. Честно, не думала, что родители, несмотря на все свое состояние, могут позволить себе дарить подобные украшения – например, огромный камень, который опустился в ложбинку моей груди походил на слезу, настолько тонко ограненную, что бесконечно сверкал мириадами тончайших искорок и наверняка стоил бешеных денег.
Это было самое красивое украшение, которое я когда-либо видела. И создано будто для меня – мои глаза неожиданно приобрели оттенок зелени, а волосы стали играть ярче.
Ну вот, я и готова.
Я опустилась на стул перед большим зеркалом и стала смотреть на свое отражение.
В доме раздавался нарастающий гул, доносящийся из большой гостиной. Гости уже съезжались, но меня им представят только когда все соберутся, значит еще как минимум полчаса у меня в запасе.
Что меня ждет впереди?
Я смотрела в зеркало и вспоминала свою жизнь. Она была такой же, как у всех остальных моих подруг. Она была такой же, как у девчонок, с которыми я никогда не дружила. У тех, кто старше меня и младше, кто красивее и уродливее. Одна из многих. Одинаковая. Мы были богаты, свободны и могли делать все, что угодно. Разумеется, только после свадьбы. Но по сути, что там… первый двадцать один год жизни помучаться в строгих рамках ограничений и еще год потратить на рождение наследника – и последующие полтора-два века полнейшей свободы тебе гарантировано, ведь хладнокровные живут очень долго. Говорят, существуют те, кому перевалило за тысячу лет. И умираем мы чаще всего не по причине болезни, а по причине несчастных случаев. И стареем только перед смертью.
Так что впереди у меня, вероятно, самое интересное?
Но вспоминая родителей, и как они наверняка сейчас прохаживаются по гостиной – вместе, но словно чужие; и как отец Зормы частенько заходит в комнату поздороваться с дочерью, оставляя под дверью ждать свою очередную любовницу примерно нашего возраста, но из-за более низкого происхождения уже с пятнадцати лет сопровождающую мужчин; или всех тех молодых пронырливых людей, увивающихся за пресыщенными удовольствиями женщинами вроде матери Куль… Неужели я буду жить так же?
Меня передернуло. Я смотрела в зеркало, где отражалось милое, невинное существо в нежном платье и представить не могла, что это воздушное создание думает о настолько приземленных вещах. Что оно только с виду такое невинное.
Еще я думала о физической любви и о том, что мне хочется мужчину. Хочется узнать, что это такое, почувствовать на себе чужие руки, которые будут ласкать мое тело, сжимать мою грудь и проникать во… всякие другие места.
Я сглотнула. Нужно остановиться. И не потому, что мне не положено о подобном думать – нет, совсем нет, а потому что думать об этом в свое совершеннолетие, на пороге того времени, когда все вышеперечисленное будет можно, как-то странно. Даже как-то неправильно.
Меня насильно лишали стольких вещей, но по крайней мере, одной вещи теперь лишать не смогут.
Скоро я избавлюсь от своего позора.
***
В тот далекий вечер, пойманная на месте преступления, я была уверена, что самое страшное в жизни – если кузен Зормы меня не полюбит.
Я ошибалась.
За спиной раздался стук захлопнувшейся двери и только тогда я поняла, что отец ушел, оставив меня наедине с Хайде. Но как? Почему?
В комнате царил полумрак, отец не любил яркого света, от которого у него слезились глаза и портилось зрение, так что все домашние давно привыкли к тускло светящимся лампам. Но сейчас тень, которая накрывала Томириса, пугала своей подвижностью.
Он пружинисто поднялся из кресла и принялся дергано расхаживать перед окнами. Когда его взгляд перестал меня терзать и нашел другой объект внимания, на поверхности ковра с мелким узором, я украдкой вздохнула полной грудью. Слишком тяжело, оказывается, выносить такую силу недосказанного.
Он смотрел так, будто ему ничего не стоило взять меня и сломать пополам.
– Инжу… - Томирис остановился.
Мне пришлось снова заставить себя дышать. За все время посещения нашего дома и совместных ужинов он произнес мое имя вслух впервые и оно прозвучало так… так задумчиво, так полно, что мне хотелось попятиться и выйти из комнаты прежде, чем он его повторит.
– Когда мне было пятнадцать, я хотел доказать всему миру, что никогда не стану таким, как остальные. Что я могу сломать стереотипы и стать первопроходцем… во всем.
К счастью, моего имени он не повторял и повернулся ко мне спиной, поэтому я смогла немного успокоиться и взять себя в руки.
– На самом деле я даже не знаю, что тебе сказать, - помолчав, добавил он.
Я, честно, вообще не понимала, с какой стати он мне тут что-то говорит. Какая мне разница, каким он там был в пятнадцать? Тоже мне, герой! Сейчас он такой же, как все остальные, значит, сдался. Превратился в одного из подконтрольных системе взрослых.
А я-то точно не сдамся и еще всем им покажу!
– Инжу, - он развернулся. Я все-таки отступила, потому что его лицо было таким кривым, будто у него разболелись все зубы одновременно.
– Почему вы мне все это говорите? – решила я выступить. – С какой стати? Что вам от меня нужно?
Он промолчал, опуская глаза.
– Инжу, - сказал Томирис более твердо.
– Ты любишь этого мальчика?
– Какого? – в горле пересохло, но в тот момент я и не вспомнила о своем письме, потому что не была отдельной личностью, а существовала только как не имеющее воли отражение Главы Теневой квестуры, серого кардинала, ворочающего такими деньгами, людьми и подводными глыбами политики, которые я не способна даже вообразить.