Шрифт:
Хаймито фон Додерер
Последнее приключение
Пер. с нем.
– А.Карельский.
(В духе рыцарского романа)
1
Заря, занимавшаяся над лесистой седловиной, расцветила безоблачное небо переменчивыми красками, гладкими и чистыми, как лак. Еще несколько минут и туповерхая одинокая скала, наподобие кегли торчащая над лесом в стороне восхода, окутается бледно-розовой дымкой цвета нежной плоти.
Но пока еще восток мерцает зеленоватым светом, а здесь, на опушке, под купами исполинских деревьев, сгустилась плотная тьма. Из нее вырвался язычок пламени, затрещал, разросся, и стало видно человека, хлопотавшего у пробужденного к жизни костра. Лошади попятились от огня. А когда над костром был подвешен котел и вокруг него заплясало пламя, темная колеблющаяся тень человека двинулась в направлении опушки, к лошадям.
Теперь
На завтрак варился мясной суп, он уже булькал, клокотал и распространял густой аромат. Тем временем слуги, покормив и напоив восемь сгрудившихся на опушке лошадей, готовили их к дальнейшему походу - сначала трех вьючных, насколько это было возможно, ибо сеньор Рун де Фаньес все еще мирно спал на своих подстилках, а котелок и миски требовались для завтрака. Потом оба стремянных начали седлать и других лошадей, не затягивая пока подпруг. Но destrier, или боевой конь, сеньора де Фаньеса остался как и был, при попоне и недоуздке; этого тяжелого коня сеньор Руй, по тогдашнему обыкновению, большей частью водил с собой неоседланным, а скакал на другом, приземистом и легком жеребце гнедой масти. Седлая своего коня - его звали Божо, - Говен балагурил с ним и что-то нашептывал ему на ухо. Пажу было шестнадцать лет. Лошади у обоих стремянных были могучие, выносливые и хладнокровные, под стать вьючным, из которых каждая несла поклажу от силы в половину рыцарского веса, так что при длительных переходах их использовали и в качестве верховых - на смену остальным, когда те слишком уставали. К седлам стремянных и пажа были приторочены короткие луки в кожаных чехлах и рядом - набитые стрелами колчаны.
Пока Говен и оба стремянных умывались в ближайшем ручье и, взбодренные и повеселевшие, наполняли водой ведра, зашевелился наконец и сеньор Руй, выбираясь из-под шкур. Он привстал, посмотрел вдаль на чернильно-лиловый лес и розовый утес, вложил два пальца в рот и свистнул. Стремглав примчались Говен с обоими стремянными. Меж стволами вспыхнули красноватые нити и протянулись далеко в глубь леса. Над окоемом, чистый и четкий, поднялся солнечный диск.
Полчаса спустя, после того как был съеден завтрак и каждый отхлебнул изрядный глоток вина из бурдюка, они уже въезжали в ровный лес, вскоре плотной стеной обступивший их; так сеньор Руй и его свита, очутившись на этом лесистом плато, оставили за собой луга и пастбища предгорья. Здесь между стволами было даже некое подобие дороги, весьма широкой, но, видать, давно не езженной и не хоженной, мягкой от мхов и там и сям уже поросшей кустами. Первым бодро выступал гнедой конь сеньора - на всаднике его была лишь легкая облегающая кольчуга, и никакого шлема на голове, покрытой шапкой густых черных волос. Алое древко копья, примкнутое справа к стремени, колебалось, как маятник, с каждым шагом коня, но шире, размашистей. Слева от сеньора ехал Говен, а в некотором отдалении за ними следовали оба стремянных; но подручных лошадей они не вели - те не спеша тянулись позади на длинных поводьях.
– Так вот она, та дорога!
– воскликнул Говен.
– Вы про нее уже знали, от шпильмана.
– Не могу сказать, чтобы я что-то знал, - медленно проговорил сеньор. Могу только сказать, что о ней рассказывал шпильман. Но из таких рассказов обычно немного узнаешь.
– Однако на этот раз...
– Посмотрим, - ответил испанец.
– Если он и во всем остальном говорил правду, как с этой дорогой, нас ждут веселые дела.
Глаза пажа загорелись темным блеском, как это обычно бывает у людей с сильным воображением, когда какая-либо картина предстает их внутреннему взору во всей своей волнующей живости.
– Мы проедем, - воскликнул он, выпрямляясь в седле, - сквозь этот лес, как бы он ни был велик, и победим змея, как бы он ни был могуч - пусть даже в нем будет не шестьдесят, а целых сто лошадиных корпусов в длину, и мы выполним условия этой герцогини и прибудем в Монтефаль, затрубят трубы, и вы возьмете Лидуану в супруги. Вы будете любить ее?
– Откуда мне знать?
– сказал Родриго с улыбкой, пряча за ней неуютное ощущение своего полного одиночества в обществе этого восторженного, размечтавшегося ребенка; и еще, может
Лес напоминал неимоверно длинную колоннаду. Несмотря на поглощенный ими обильный завтрак, сеньор Руй в это раннее утро воспринимал все весьма трезво, даже еще отчетливей и яснее; каждый стук копыт, поскрипыванье кожаной сбруи, ржание вьючных лошадей за спиной - все звучало отдельно и четко в окружавшей их тишине. Ни малейшего дуновения ветерка не касалось их щек. Недвижны были сучья деревьев, недвижны длинные бороды мха на светлых стволах, ряд за рядом проплывавших по сторонам и исчезавших позади, где время от времени протяженный солнечный луч пронизывал их вплоть до самых дремучих лесных глубин и объединял друг с другом, как объединяет струны арфы проигрываемая на них гамма.
После векового бродяжничества, полагавшегося, как видно, все еще обязательным для обреченного закату сословия, всадники эти, возможно, влеклись навстречу последнему приключению, и не в том только смысле, что в конце пути их могла ждать смерть или даже просто отрезвляющее сознание лживости всех расхожих легенд; нет, подлинное, грандиозное приключение могло бы еще задним числом придать смысл всему этому скитальчеству, а то и всему их существованию вообще. Человеку минуло сорок лет, а это, можно сказать, таинственный возраст, особенно если человек так еще и не сумел нигде осесть, обрести спокойный приют. Сорок лет минуло человеку, который редко в каком месте задерживался надолго и потому едва ли нажил себе друзей. Мерно вышагивает, покачивая головой, конь, каждому его шагу указывает направление алое древко. Человек сам с собой наедине.
Человек сам с собой наедине, и он несет в себе необъятный мир: в нем города с башенками и островерхими кровлями домов, лесные долины, крепости, вырисовывающиеся вдали в закатных лучах, как тонко выточенные камни, взнесенные над пыльными лентами дорог. Там и сям, если путь приводит к прибрежью, в этот мир, как бы пресекая и оканчивая его, входит голубое море, где человеческому взору не остается ничего другого, как тонуть в его бездонной дали; и лишь много позже он начинает различать в ней смутную точку - корабль. В Палестине земля была желтой, как и стены тамошних городов, а такого пронзительного военного клича, какой издавали в сражениях пестро разодетые смуглолицые враги, не доводилось слышать никогда прежде. Впрочем, королевский двор точно так же, как море, оканчивал мир и пресекал его: ибо в безмолвных залах женщины шествовали там как под стеклом и потом его разбивали. И даже здесь, еще и сегодня, ядовитым дурманом пьянила память - о пряди волос на виске под кружевным или раззолоченным чепцом, о подхваченном шлейфе платья. Но в самой потаенной глубине этих кладовых прошлого иной раз мерцала слабая точка то ли дом, то ли забытая комната или местность, в которой ты, наверное, был однажды и по направлению к которой ты в то же время и двигался постоянно; и вот там были заросшие сочными травами глубокие долины, прорезанные тихими ручьями, в зеркале которых темнела, отражаясь, прибрежная зелень...
– А что за человек был этот шпильман, как он выглядел?
– снова послышался голос Говена.
– Я давно хотел вас спросить.
– Шпильман...
– раздумчиво, по своему обыкновению, повторил сеньор и замолчал.
– Да, тот, что рассказывал вам о Монтефале и что сочинил песню, которой вы меня научили.
– Это был примечательный человек, примечательный не только своим искусством. Глаза у него были чуть раскосые, что у твоего сарацина, и с луком управлялся превосходно.
– Сеньор Руй движением подбородка указал на оружие, притороченное к седлу Говена.
– Он был, я полагаю, твоего сословия. Наверное, его отец находился в услужении у какого-нибудь рыцаря. А вот имя его я, как ты знаешь, забыл. Странно.
– Так, значит, замок Монтефаль на самом деле существует? И герцогиня Лидуана, и "огражденная страна", как вы говорите, тоже?
– Да ведь она зовется огражденной лишь с недавнего времени, с тех пор, как, по слухам, в лесах объявился дракон. Конечно же, все существует на самом деле - и герцогство, и замок, и Лидуана. При дворе мне пришлось однажды лично разговаривать с послом герцогини. Для меня это, стало быть, вне сомнения. Да и все об этом знают.
– Жива ли она еще?
– задумчиво проговорил Говен; судя по всему, он не прочь был удостовериться поточнее не только насчет дракона, но и насчет Монтефаля и его госпожи.