Последнее пристанище
Шрифт:
Кадан соврал бы, сказав, что винит себя за ошибку. Даже чувствуя подспудно, что тот, кто рядом с ним — вовсе не его принц, он все равно получал удовольствие, и тем больше было удовольствие, чем более сильную боль удавалось ему причинить.
В глубине души Кадан не переставал смеяться над тем, какую над Раулем имеет власть — и сам удивлялся той злости, которую обнаружил в своей душе, но и не думал сопротивляться ей.
Соврал бы он и сказав, что с Раулем ему не было хорошо. Было. Их взаимные игры походили на долгий, растянувшийся на целых шесть лет половой
Теперь, вспоминая о тех днях, он даже отчасти о них скучал. Он узнал Рауля так хорошо, как Льефа не знал никогда. И в этом знании была обидная неправильность, потому что снова и снова он думал о том, что эти шесть лет он должен был провести с Луи.
А в этой жизни все было иначе — может быть, из-за того, что другой оказалась сама жизнь, а может, из-за того, что другими оказались люди, окружавшие его.
Кадан рано оказался сиротой — но и рано смирился с тем, что он один. Эта мысль не была новой для него, потому что с самого детства, распевая монотонные гаммы, он выдумывал для себя историю, в которой хотел бы жить — пока в конце концов не поверил в нее сам.
Это было игрой — и в то же время правдой, но вера часто граничит с игрой в нее. И Кадан представлял, как суровый викинг пленяет его. В деталях видел, как тот берет его в наполненной драгоценными одеждами избе. И видел их смерти — одну за другой.
Он так и продолжал играть — пока не встретил настоящего Луи.
В первые мгновения Кадана охватил страх. Не такой сильный и не такой холодный, как тогда, когда человек в маске отыскал его. Скорее, это был страх перед самим собой, перед тем, что сон его превращается в явь — а может, попросту он сам сходит с ума.
Но Луи, казалось, знал все — или почти все. И сам Кадан чувствовал его, каждое сомнение и каждую мысль.
Очень быстро Кадан взял себя в руки и решил, что не может упустить этот шанс превратить мечту в явь. Но тут же его посетило понимание того, что если реален Луи — то реально и все, что произойдет с ними потом.
Кадан не хотел его терять, просто не мог. Даже расставание до следующей встречи причиняло ему едва терпимую боль. Он подумал, что снова, как и в прошлый, и позапрошлый раз не станет жить без него, если Луи умрет.
И тут еще одна мысль посетила его: Луи не знал, чем заканчивается их история каждый раз. Последним, что он видел, была его собственная смерть.
Кадан не верил, что Луи решится пожертвовать им — ради своей веры, своих амбиций, своей чести или чего бы то ни было еще.
Это был шанс остановить его, и Кадан прибег к нему — но тут же понял, что загнал в ловушку сам себя. Теперь Луи был мрачен, к подобным обязательствам он оказался не готов.
Намерение как можно дольше отсрочить момент, когда столь любимое Сигрун колесо совершит свой оборот — а Кадан был уверен, что пусковым крючком, прологом к их драме служит их первая ночь — пришлось отбросить. Единственное, чего он хотел, это чтобы Луи снова открылся для него.
Но кажется, судьба твердо
Как мечтал Кадан, чтобы Луи вспомнил обо всем — но именно вернувшаяся память оттолкнула Луи от него.
Как хотел он, чтобы после этой ссоры они снова оказались вдвоем — но это лишь стало причиной ссоры Луи с кузеном, и снова жизнь вошла в свою бесконечную колею.
Кадан не знал, что думать теперь и что будет теперь. Он уже жалел, что покинул кафе. Память живо подкинула ему картину, в которой разъяренный случившимся Луи бросает вызов Рафаэлю, и, только добравшись до этой мысли, Кадан со стоном развернулся, намереваясь броситься назад и во чтобы то ни стало остановить неизбежность — но не успел сделать и нескольких шагов.
Появившийся из-за поворота Луи бросился к нему. Он тяжело дышал, будто после долгого бега, но еще издалека закричал:
— Кадан, стойте. Только не убегайте, нам нужно поговорить.
Кадан и не думал убегать. Со всех ног он бросился к Луи и упал ему на грудь.
Еще не понимая до конца, что только что произошло, Луи обнял его и, прижав к себе, принялся целовать.
— Кадан, не верь ему.
— Замолчи, — Кадан тут же поцеловал его в ответ. — Замолчи, Луи, мне все равно. Я люблю тебя. Только не бросай ему вызов, я не могу тебя потерять.
— Кадан, я никогда бы не стал рисковать тобой.
— Мне все равно, Луи…
— Мне не все равно, — Луи чуть отстранился от него, вглядываясь в глаза. — Ты самое дорогое, что у меня есть. Я сказал, что если проиграю, то не буду препятствовать ему — но никогда бы не сказал, что сам тебя отдаю.
— Большая разница, — буркнул Кадан, прижимаясь щекой к его плечу, — это обидно, Луи. Но чтобы ты ни сделал, я все равно тебя люблю — и всегда буду любить.
На мгновение Луи стиснул его плечи, прижимая к себе еще сильней.
Он закрыл глаза, собираясь с мыслями, а затем спросил:
— Кадан, ты уедешь со мной?
— Да, — ответил Кадан, не успев подумать куда и зачем.
Луи достал из-за пазухи лист бумаги и показал ему.
— Это чек, — сказал он, — на сто тысяч. Мне отдал его Рауль. Его отец выписал его для меня, а он, похоже, его украл.
Луи помолчал.
— Мы могли бы воспользоваться им и открыть дело прямо здесь. Но я бы предпочел его вернуть.
Кадан кивнул.
— Снова твоя честь.
— Да. Но иначе я не могу.
— Хорошо. Я согласен, чтобы ты ни решил.
— Есть еще кое-что… я хочу показать тебя ему.
Кадан вскинулся.
— Чтобы там ни было, он единственный отец, который у меня когда-либо был, — продолжил Луи.
Кадан медленно кивнул.
Они вошли в кабинет Эрика спустя час после этого разговора. Тот сидел за столом и, кажется, не сразу заметил их.
Луи прокашлялся, привлекая внимание к себе.
Граф Лихтенштайн вскинулся и в недоумении посмотрел на него.