Последнее слово Достоевского о Белинском
Шрифт:
– «И поняли?»
– «О, да, все… то-есть… почему же вы думаете, что я бы не понял? Там, конечно, много сальностей… Я, конечно, в состоянии понять, что это роман философский, и написан, чтобы провести идею… – запутался уже совсем Коля. – Я социалист, Карамазов, я неисправимый социалист, – вдруг оборвал
– «Социалист? – засмеялся Алеша, – да когда это вы успели? Ведь, вам еще только тринадцать лет, кажется?» Колю скрючило.
– «Во-первых, не тринадцать, а четырнадцать, через две недели четырнадцать, – так и вспыхнул он, – а, во-вторых, совершенно не понимаю, к чему тут мои лета. Дело в. том, каковы мои убеждения, а не который мне год, не правда ли?»
– «Когда вам будет больше лет, то вы сами увидите, какое значение имеет на убеждение возраст. Мне показалось тоже, что вы не свои слова говорите, – скромно и спокойно ответил Алеша, но Коля горячо его прервал».
– «Помилуйте, вы хотите послушания и мистицизма. Согласитесь в том, что, напротив, христианская вера послужила лишь богатым и знатным, чтобы держать в рабстве низший класс, не правда ли?»
– «Ах, я знаю, где вы это прочли, и вас непременно кто-нибудь научил! – воскликнул Алеша».
– «Помилуйте, зачем же непременно прочел? И никто ровно не научил. Я и сам могу… И если хотите, я не против Христа. Это была вполне гуманная личность, и живи он в наше время, он бы прямо примкнул к революционерам и может быть, играл бы видную роль… Это даже непременно».
– «Ну где, ну где вы этого нахватались! С каким это дураком вы связались? – воскликнул Алеша»… – Со стороны стиля фрагмент диалога представляет собою форму, типичную для Достоевского в последний период его творчества. Тот несколько торопливый и нервный язык, которым говорят у Достоевского герои в его юношеских произведениях, постепенно переходит у художника в язык более сосредоточенный, не утрачивая, однако, своей внутренней напряженности. Если сравнить, например, истерический диалог «Двойника» с языком «Преступления и наказания» и, наконец, с позднейшими романами, это становится очевидным. В «Братьях Карамазовых», романе совершеннейшем в художественном отношении, диалог достигает уже полной выразительности.
Почти всегда в диалоге Достоевского присутствует момент субъективный, нечто от автора. Если у Толстого, Тургенева, Лескова и многих других диалог, за редким исключением объективен, т. е. автор старается не привносить в него своей оценки, предоставляя читателю разбираться в смысле и значении той или другой беседы, Достоевский, напротив, постоянно сам как бы вмешивается в диалог, слышишь его авторский голос, то сочувствующий, то гневный, то насмешливый. В данном случае мы имеем дело с насмешливым освещением диалога. Достоевскому не чужды все степени насмешливости – от иронии до сарказма.
В диалоге Коли Красоткина с Алешей налицо случай иронии. На первый взгляд сарказма как будто нет. Он был бы неуместен по отношению к тринадцатилетнему мальчугану. Тем не менее, приемы добродушного юмора таят в себе второй план диалога – не сразу заметный. В этом втором плане ирония переходит в сарказм. Понять саркастический смысл диалога можно, переходя к анализу третьего момента, характерного для этого разговора Алеши с самонадеянным мальчиком. Этот третий момент пародийность диалога.
Конец ознакомительного фрагмента.