Последнее танго в Париже
Шрифт:
И, словно это все объясняло, Том поднял чемодан и повел Жанну к концу платформы, сопровождаемый съемочной группой.
— Послушай, — сказал он, — я снимаю фильм для телевидения. Называется «Портрет девушки», и эта девушка — ты.
— Нужно было спросить у меня разрешения.
Звукооператор подобрался ближе и подсунул Жанне микрофон.
— Да, — ответил Том, огорченный тем, что она не сумела воздать должное его изобретательности. — Вероятно, мне показалось забавным начать с того, как девушка приходит на вокзал встречать своего жениха.
— Значит, ты поцеловал меня, зная, что это кино? Трус!
Поглощенный своей картиной, Том посчитал эту вспышку всего лишь проявлением ее простодушия
— В основном это повесть о любви, — заметил он. — Сама увидишь.
Камера работала.
— А теперь скажи-ка, Жанна, — продолжал Том, — что ты поделывала, когда меня не было?
Она без заминки выпалила:
— Думала о тебе дни и ночи и ныла: «Милый, не могу жить без тебя».
Взрывоопасный момент. Но как не доходит ирония до дурачков и детишек, так не дошла она и до Тома. Наконец-то Жанна вошла в роль, которую он определил для нее, подумал он и просиял. Ее игра захватила его.
— Magnifique! [6] — воскликнул он и махнул оператору: — Блестяще. Стоп!
Глава третья
Неподалеку от вокзала Сен-Лазар, на узкой, все еще вымощенной булыжником улочке, где с трудом могут разъехаться два автомобиля, а прохожий услышит итальянскую или английскую речь не реже французской, располагались несколько пансионов, где давали кров временным жильцам. В этих маленьких гостиницах имелся свой состав постоянных обитателей — опустившиеся интеллектуалы и художники, актеры-неудачники, одна-две проститутки; остальные комнаты сдавались приезжающим и потрепанным жизнью представителям парижского полусвета: солдатам-дезертирам, наркоманам, сводникам, воришкам и прочей подобной братии. Люди эти были очень разные, однако существовала между ними тонкая незримая связь, благо все они оказались более или менее неудачниками в жизни и жили под одной крышей. Запахи помойки и прокисшего вина, грохот поездов метро на соседней станции «Бир-Хаким», расположенной на эстакаде, нестройный шум, доносившийся из углового бара, ощущение, что совсем рядом украдкой занимаются противозаконными делишками, — все это было хорошо знакомо обитателям улочки, как и жесткие узкие койки, одна сносная кормежка в сутки и молитвы о ясной погоде.
6
Великолепно (фр.).
На этой улочке Пол прожил пять лет — в одном из таких пансионов, на хозяйке которого женился. После ее самоубийства гостиница переходила к нему, однако это его отнюдь не радовало: он презирал гостиницу и то, что она олицетворяла.
Вернувшись с улицы Жюля Верна, он несколько часов не мог заставить себя войти в помещение, где его жена покончила с собой. Но когда наступил час ленча, а горничная так и не спустилась, Пола разобрало любопытство и он поднялся на третий этаж, тяжело ступая по протертой дорожке, покрывавшей лестницу. По гостинице разносился вой тенор-саксофона — из комнаты в дальнем конце с окнами во двор, где сравнительно дружно жили чернокожий алжирец с женой. Алжирец, музыкант-самоучка, с утра до вечера дудел в свой инструмент, но Пол ни разу не попросил его перестать — не потому, что ему нравилась эта музыка, а потому, что она была не лучше и не хуже шума с улицы и жалоб постояльцев. Музыка была чувственной и одновременно невыразимо печальной. Полу к тому же она казалась совершенно бессмысленной.
На третьем этаже Пол толчком распахнул дверь без номера, и его взгляду предстало помещение, больше всего похожее на место чудовищной бойни. Кровью, казалось, было залито все — кафель у ванны, пластиковая занавеска душа, заходившая нижним концом за край ванны, зеркало над раковиной. Все в комнате несло отпечаток такой кровавой жестокости, словно здесь забили до смерти нескольких человек.
Пола замутило, его охватила злость. Он молча пересек помещение и остановился у окна, дожидаясь, когда горничная закончит мыть ванну. Ему хотелось заплакать, но он не мог: в нем все онемело. Он решительно не знал, почему жена наложила на себя руки, и от этого его горе становилось еще более нелепым и одиноким. Возможно, она сделала это без всякой причины, разве что хотела поставить его в тупик.
Кран был открыт до упора. Горничная вылила в сток ведро воды пополам с кровью, выпрямилась и тупо уставилась на Пола.
Пол глядел через двор в комнату, где алжирец все еще играл на своем саксофоне. Щеки у него раздувались, а мускулистые предплечья бугрились, когда он жал на клапаны, вознося инструмент над головой. Жена, стоя перед ним на коленях, терпеливо пришивала спереди к брюкам пуговицу. Закончив, она перекусила нитку, едва не припав ртом к мужнину паху. Пол не воспринял простой интимности этой сцены.
— Я бы давно тут вымыла, — сказала горничная, — но полицейские не давали. Они не поверили, что это она сама сделала, — крови уж больно много.
Она швырнула в угол окровавленную тряпку и взяла новую, затем опустилась на колени и принялась оттирать кафель.
— Меня как дурочку заставили все им изображать, — продолжала она и, передразнивая полицейских, затараторила: — «Значит, пошла туда… Прошла сюда… Отдернула занавеску?» Мне пришлось делать все, как она. — Горничная замолчала, отколупывая ногтем пятно ссохшейся крови. — Постояльцы всю ночь не спали, в гостинице было не повернуться от полицейских. Все так и набросились на кровь, не оторвать. Так и шпионят.
Пол обвел взглядом комнату. Медная кровать — металл потускнел, — комод в царапинах, рваные ширмы со стилизованным в восточном духе рисунком летящих птиц — типичная обстановка любой третьеразрядной французской гостиницы, и однако же Роза выбрала именно эту комнату, которая пахла смертью еще до ее самоубийства.
Горничная кинула тряпку в ведро, наполовину заполненное розовой от крови водой, и стала отмывать занавеску.
— Они спрашивали, может, она печалилась. Или была несчастливой. Или вы дрались с ней, били друг друга. А еще — когда вы поженились. Почему у вас нет детей. Грязные свиньи! Только что ноги об меня не вытирали.
Говорила она совершенно спокойно. Пол знал, что она и другие служащие не любили Розу, та проявляла искреннее участие к их жалкому существованию и они приучились рассчитывать на большее, чем заслуживали.
— Потом, — продолжала горничная, — они заявили: «Твой хозяин психованный. Ты знаешь, что он был боксером?» Ну и что? А потом был актером, потом играл в оркестре на бонго [7] . В Мексике был революционером, в Японии — журналистом. Однажды отправился на Таити, бродил по острову, учил французский…
7
Маленькие карибские барабаны, на которых ритм отбивают руками.
Список достижений, коими он некогда гордился, но в последние годы начал считать бессмысленными. Роза могла бы все изменить в его жизни.
— Затем приехал в Париж, — продолжала свой рассказ горничная, — здесь познакомился с состоятельной женщиной и вступил с ней в брак. «Так что же делает твой хозяин? Живет за ее счет?» — Горничная пожала плечами, не отрываясь от работы. — Тут я спрашиваю: «Теперь можно прибраться?» А они в ответ: «Не смей ничего трогать. Ты и вправду считаешь, что она покончила с собой?»