Последнее волшебство
Шрифт:
Должно быть, я проснулся здесь, разбуженный всплеском ненависти и печали, но, верно, рука божества все еще была на мне, потому что я снова уснул и очутился в тех же покоях. Прошло уже какое-то время, часы, даже дни – сколько потребовалось Лоту, королю Лотиана, чтобы принять участие в торжествах в Лугуваллиуме, собрать свое войско и отправиться той же кружной дорогой на юго-восток – в Йорк. Главные-то его силы, конечно, двинулись напрямую, но сам король с небольшим передовым отрядом свернул и поспешил к месту встречи с Моргаузой.
Что о встрече этой было условлено заранее, не вызывало теперь у меня никаких сомнений. Видно, принцесса известила Лота перед тем, как покинуть двор, а в пути медлила, принуждая свой эскорт продвигаться короткими переходами, и наконец, прикинувшись недужной, хитростью заставила остановиться в доме у верного человека. Я разгадал ее замысел. Не сумев получить власть через Артура, она заманила
А еще минуту спустя я разглядел те чары, что она пускала в ход: ведьмовские, бесспорно, но доступные каждой женщине. Снова передо мной были спальные покои, раскаленная жаровня отсвечивала теплом, а рядом на низком столике были расставлены яства и вина в серебряной посуде. Моргауза стояла у жаровни, и розовые блики скользили по ее белым одеждам и сливочной коже и искрились, на длинных золотых волосах, ниспадавших до пояса блестящими оранжевыми струями. Даже я, глядевший на нее с отвращением, не мог не видеть, как она хороша. Продолговатые золотисто-зеленые очи, опушенные золотыми ресницами, смотрели на дверь. Моргауза была одна.
Вдруг дверь распахнулась, и вошел Лот. Король Лотиана был крупный темноволосый мужчина с горящим взором и могучими плечами. При этом он питал слабость к украшениям и весь искрился драгоценными камнями – перстни, браслеты, на груди цепь, усаженная желтыми топазами и аметистами. У плеча, где длинные черные волосы соприкасались с узлом плаща, сверкала драгоценная булавка витого золота с гранатом – похоже, что саксонской работы, – превосходная вещь, уж не подарок ли от Колгрима дорогому гостю? Волосы и плащ Лота были влажными от дождя.
Моргауза обратилась к нему с речью. Но я ничего не слышал. Мое видение открывало мне лишь жесты и краски. Она не кланялась, приветствуя Лота, и он, по всему судя, не ожидал от нее поклона. Он не выказал удивления этой встречей, а только что-то коротко проговорил и, нагнувшись над столом, плеснул из серебряного кувшина вина в кубок, да так торопливо и неосторожно, что алая влага пролилась на стол и стекла на пол. Моргауза засмеялась. Но Лот в ответ даже не усмехнулся. Он залпом выпил вино, словно сгорал от жажды, отшвырнул кубок на пол и, решительным шагом обойдя вокруг жаровни, протянул свои большие, грязные с дороги руки и, ухватив с двух сторон ворот ее платья, одним рывком разодрал его и оголил ее тело до пояса. А потом заключил ее в объятья и прижался ртом ко рту, словно голодный к пище. Он даже не потрудился затворить дверь: я увидел, как внутрь заглянула девушка Линд, привлеченная, должно быть, стуком брошенного кубка. Она, как и Лот, не выказала ни малейшего удивления, но остановилась в нерешительности, не сразу поняв, что происходит и не требуется ли госпоже защита от насильника. Но еще через мгновение она увидела и вместе с ней увидел я, как Моргауза разнеженно прижалась к Лоту полуобнаженным телом и, закинув ему за плечи голые руки, запустила пальцы во влажную черную гриву. Разодранное платье сползло вниз и упало бесформенной грудой к ее ногам. Моргауза что-то сказала, рассмеялась. Мужские руки скользнули по ее бокам. Линд отпрянула и закрыла дверь. А Лот поднял Моргаузу на руки и в четыре могучих шага очутился у ложа. Вот это чары! Когда же они успели подействовать? За одну минуту, может быть, и возможно овладеть насильно женщиной, но соблазнить мужчину? Пусть я наивный глупец или кто угодно, но поначалу, окутанный туманами сна, я и в самом деле готов был предположить тут какое-то колдовство. У меня мелькнула мысль о любовном зелье, добавленном в вино, о кубке Цирцеи и мужах, обращенных в свиное стадо. И только позже, когда рука мужчины, протянувшись из постели, выкрутила фитиль в лампе и женщина, разомлевшая, улыбающаяся, приподнялась на алых подушках, натягивая на себя меховое одеяло, начал я подозревать правду. Он прошел босой к столику, ступая по своей разбросанной, изорванной одежде, налил себе еще кубок вина и сразу же осушил, а затем снова наполнил и отнес Моргаузе. А сам взгромоздился на ложе, сел рядом с нею, прислонившись к изголовью, и заговорил. И она, полусидя-полулежа у него на груди, слушала серьезно, кивала и пространно отвечала. Разговаривая, Лот рассеянно поглаживал одной рукой ее грудь жестом мужчины, которому довелось ласкать многих женщин. Но она-то, Моргауза, невинная дева с распущенными по плечам волосами и нежным, скромным голоском? Моргауза тоже не обращала внимания на его руку у своей груди. И только тогда, как удар стрелы в середину щита, мне открылась истина. Эти двое уже бывали здесь прежде. Им такая встреча не внове. Еще до того, как с ней возлежал Артур, она побывала в объятиях Лота, и неоднократно. Для них все это было так привычно, что они могли лежать вместе в постели и деловито,
Что же получилось? Владея магией, Моргауза, должно быть, знала, как и я, что в ту кровосмесительную ночь она зачала. Теперь ей нужен был супруг, а кто лучше Лота подходил для этой роли? Если бы ей удалось убедить его, что она носит его дитя, она бы еще, глядишь, отняла обманно у ненавистной младшей сестры и мужа, и королевство и успела свить надежное гнездо для своего будущего кукушонка.
И похоже было на то, что дело у нее ладилось. Когда сквозь дымную пелену сна я снова ее увидел, она смеялась чему-то вместе с Лотом. Сбросив покровы, она уселась нагая на груду мехов, спиной к алому изголовью кровати. Розово-золотистые волосы окутывали ее наподобие шелковой мантии, а на голове красовалась корона Лота из белого золота, изукрашенная желтыми топазами и молочно-голубым жемчугом северных рек. Узкие ее глаза горели, как у мурлычущей кошки, а Лот, смеясь, поднимал кубок с вином, чтобы выпить, как можно было понять, за ее здоровье. Но рука его дрогнула, вино выплеснулось и потекло меж ее грудей, как красная кровь. Моргауза не пошевелилась, улыбка не сошла с ее лица, и король, наклонясь со смехом, стал слизывать языком кроваво-красную струю.
Дым сгустился. Я чуял его запах, словно находился там, где чадила горячая жаровня. А потом я с облегчением проснулся – вокруг стояла прохладная, тихая ночь, но отвратительный сон еще лип к коже, как болезненный пот.
На посторонний взгляд, в том, что я видел, словно бы и не было ничего отталкивающего. Женщина в расцвете красоты, мужчина ладен и могуч, и, если король Лот и принцесса Моргауза оказались любовниками, значит, она вправе ожидать, что станет королевой, и тянуться за его короной. Обыкновенная картина, каких много видишь летним вечером в кустах у дороги или за полночь в замковой зале. Но корона, даже корона такого короля, как Лот, – предмет священный, это мистический символ связи между богом и королем, королем и народом. И вид короны на этой распутной голове, в то время как обнаженная голова короля склоняется перед нею в скотском ничтожестве, был мне мерзок, как осквернение святыни.
Вот почему я поспешил встать, погрузил лицо в воду и смыл тягостное видение.
5
Когда к полудню следующего дня мы прискакали в Каэрлеон, ясное октябрьское солнце сушило землю, а в тени домов и заборов синел хрупкий иней. Над речкой, увешанные золотыми монетами листьев, застыли черные ветки ольшаника, словно стежки вышивки на бледно-голубом небе. Под копытами лошадей шуршала прихваченная изморозью листва. От лагерных кухонь уже тянуло свежевыпеченным хлебом и жарящимся мясом, и, вдыхая эти запахи, плывущие по воздуху, я вспомнил, как приезжал сюда когда-то вместе с мастером-строителем Треморином, который перестраивал лагерь по велению Амброзия и, хвала богам, предусмотрел в своих планах самые совершенные кухни.
Я поделился этими мыслями с моим спутником – им был Кай Валерий, мой давний знакомец, – и он согласился со мною и только проворчал:
– Будем надеяться, что король выберет время пообедать, прежде чем приступит к смотру.
– Ну, я думаю, в этом на него можно положиться.
– А как же, он ведь у нас еще растет.
Это было сказано любовно и без тени высокомерия и особенно трогательно прозвучало в устах Валерия, ветерана, сражавшегося в войске Амброзия при Каэрконнане, потом в войске Утера и, наконец, бившегося вместе с Артуром на реке Глейи. Если такие люди, как Валерий, относились к юному королю с уважением и принимали его верховенство, значит, цель моей жизни уже достигнута. Мысль эта явилась мне, не принеся ни горечи, ни печали, но лишь спокойное чувство облегчения, мне прежде незнакомое. И я подумал: значит, старею.
Я спохватился, что Валерий задал мне какой-то вопрос.
– Прости, – сказал я. – Задумался. О чем ты спрашивал?
– Я спросил, пробудешь ли ты здесь до коронации?
– Едва ли. Какое-то время я ему буду нужен, раз он затевает перестройку. Но после Рождества надеюсь, что смогу уехать. Впрочем, на коронацию я возвращусь.
– Если, конечно, саксы не помешают нам ее отпраздновать.
– Правда твоя. Откладывать до Пятидесятницы, казалось бы, рискованно, но таково решение епископов, и король правильно делает, что не вступает с ними в спор.