Последнее желание гейши
Шрифт:
И Базиль надумал осесть в Решетове. Он отремонтировал бабе Клаве дом, сделал теплицы, вычистил колодец, вскопал и засадил огород. Тяжелый физический труд давался ему легко, казалось, что он всю жизнь только тем и занимался, что плотничал, садовничал, строил, красил, чинил. Естественно, его тянуло в город. Тянуло к дружкам, картам, девочкам. Особенно вечерами, когда он курил на крыльце и вспоминал свои былые приключения. Иногда, в дождливые осенние дни, ему становилось нестерпимо тошно, тогда он остро скучал по своей шальной жизни и порывался смотаться. Однажды не удержался – сел в поезд, шедший в родной город, но вышел на первой станции и вернулся в Решетово: к Мите, к бабе Клаве… К своей новой семье. К своим единственным
Неизвестно, насколько хватило бы его решимости, если бы не смерть бабы Клавы. Старушка умерла в октябре. Скоропостижно. Уснула и не проснулась. Врачи сказали, оторвался тромб.
Хоронили ее всем поселком. У гроба Базиль по-детски расплакался, а маленький Митя, пока не понимавший, что такое горечь утраты, его успокаивал – гладил по голове, целовал в мокрый нос.
После смерти бабы Клавы дом, который Базиль с таким старанием ремонтировал, достался дальней родственнице старушки. Пришлось семье Голушко из него вымататься. Собрав пожитки, взяв в одну руку Митю, в другую кошку Мурку, Базиль пошел на станцию. В город он возвращаться не собирался (там он точно сорвется), но и в Решетове оставаться не хотел. А вот соседний городок Калинов, небольшой, уютный, спокойный, как нельзя лучше подходил для жизни. Туда Голушко и переселились. Сняли дом. Базиль собрался определить Митю в ясли, но тут возникла большая трудность. А заключалась она в том, что по документам он приходился Мите… никем. Дяденькой чужим. Гражданином, не имеющим на ребенка никаких прав. Отцовство его ничем не подтверждалось – анализов на ДНК в то время не проводили, а родимое пятно на заднице для бюрократов не являлось доказательством. Но Базиль эту трудность все ж таки преодолел, – спасибо курортным лохам, чьи бабки пошли на взятки всевозможным чиновникам.
Когда страсти с документами поутихли, а шальные денежки кончились, Базилю пришлось устраиваться на работу. Устроился. В часовую мастерскую. Гибкие пальцы карточного шулера отлично справлялись с малюсенькими шестеренками. Конечно, Василий не распрощался со своим основным занятием, но теперь играл очень редко и очень осторожно – боялся вляпаться. Посадят, а ребенка куда девать?
Так и жили: Митя ходил в сад, потом учился в школе, Василий работал в мастерской, вечерами подкалымливал на дому, чиня всевозможные механизмы. По выходным семья Голушко отправлялась на природу, то на лыжах покататься, то порыбачить. Когда Митрофан окончил школу, Базиль решил, что настало время перебираться обратно в город – в Калинове высших учебных заведений не было, а сын хотел учиться только на юриста.
Перебрались. Базиль обменял свою старую квартиру на «двушку» в новом городском микрорайоне. Старший Голушко устроился на работу в телемастерскую, младший поступил на юрфак, заявив отцу о своем намерении стать следователем. Это известие повергло Василия в шок (ментов он по старой привычке недолюбливал), но у него хватило ума не препятствовать сыну – толку все равно не будет, а отношения испортятся. Тогда же Базиль прекратил играть. Совсем. Он понимал, что теперь не может себе позволить даже минимальный риск: у милиционера не должно быть отца зэка.
Поначалу без игры было трудно, но так как у Базиля было две страсти: карты и женщины, то он восполнил недостаток одного избытком другого. Любовниц Василий менял, как когда-то партнеров по покеру, то есть очень часто. Он так и не женился, несмотря на то, что желающих влиться в лоно семьи Голушко было немало – по Базилю сходили с ума все: соседки, коллеги по работе, родительницы одноклассников, учительницы сына, врачихи, а затем Митины одногруппницы и преподавательницы. Но Василий решил, что их семья будет состоять из двух членов до тех пор, пока не женится Митя.
Но сын такого желания не изъявлял, ни в двадцать, ни в двадцать
Итак, Митя привел в дом жену: милую, тихую, нежную Сонечку. Где только откопал такую незабудку? Личико одухотворенное, голосок тихий, волосы в косичку, все три платья закрывают колени. То ли училка, то ли воспиталка. Естественно, писала стихи и много читала. Была чистюлей и очень любила готовить. До замужества жила с мамой и кастрированным котом. Ей было чуть за тридцать, но она, как пить дать, до первой брачной ночи оставалась девственницей. Базилю она нравилась. Конечно, сам он на такой пресной особе никогда бы не женила, но для Мити она была просто находкой.
Первый месяц молодые жили хорошо: Сонечка вязала салфетки крючком, пекла блины, убиралась, стирала и гладила, а ночами читала мужу стихи (точно, читала – Базиль под дверью подслушивал). Мите, судя по всему, все это нравилось, даже ночные рифмочтения. Но через какое-то время стал Базиль замечать, что сынок приходит с работы все позже и позже, блины ест с меньшим аппетитом, а стихов вообще не слушает – храпит ночами так громко, что окна дрожат. Любовницу завел – решил Базиль и очень за сына порадовался. Оказалось, зря, ни о какой любовнице и речи нет, просто Митю до зубовного скрежета раздражает его милая, нежная, идеальная жена. Все в ней: ее голос, походка, косичка; все, что она делает: салфетки, пироги; все, что сочиняет: стихи, поэмы, оды – все это Митя не выносил!
Это от сексуальной неудовлетворенности, решил Базиль, и дал сыну совет: «Разводись».
Митрофан развелся и больше не предпринимал попыток не только жениться, но даже завести с женщиной полусерьезные отношения. Так до сих пор и живет монахом, думая только о работе: убегает чуть свет, возвращается глубоким вечером с толстой папкой подмышкой и до ночи изучает ее содержимое. Базиль как-то заглянул в одну, хотел проверить, не посматривает ли сынуля втихаря порнофотографии, прикрыв их картонной папкой с надписью «Дело», но нет, вместо соблазнительных красоток на снимках были изображены трупы далеко не соблазнительного вида… Это как же надо любить свою работу, чтоб по собственной воле глазеть на такое безобразие в часы досуга! Хоть бы в кафе сходил, в кино, в стрипклуб, наконец, так нет, сидит вечерами на диване, грызет сыр с тухлятиной и читает свои дела с таким увлечением, будто это великие произведения гениальных авторов…
Пока Базиль гонял в голове эти мысли, к церковному забору подгребла куча оборванцев, вынырнув из-за мусорных бачков, стоявших во дворе соседнего дома. От нее отделился один: рябой, синеносый, с бельмом на глазу, и вихлястой походкой направился к сидящему на каменном выступе Голушко.
– Ты че тут расселся, дядя? – спросил он, смачно сплюнув через гнилые зубы. – Здеся все места заняты.
– Я просто сижу, отдыхаю.
– А ну катись отсюда, гнида, пока тебе бока не намяли! Здеся просто не сидят, понял? – И воинственный нищий сунул под нос Базилю покрытый цыпками и волдырями кулак.
Василий, прищурившись, глянул поверх кулака в глаза оборванца и процедил:
– Ты на кого батон крошишь, вша поднарная?
– Че? – опешил рябой.
– Ты кого «гнидой» обозвал, чмо? Да за такие слова… – Базиль продемонстрировал свой кулак: крупный, покрытый старыми белыми шрамами и такими же старыми синими наколками. – За такие слова я тебе глаз на жопу натяну… Понял?
Даже несмотря на то что за последние десятилетия тюремный жаргон сильно изменился, рябой Базиля понял.
– Прости, братан, – пробухтел он, пятясь. – Прости, не врубился я, что к чему… Думал, ты тут поработать решил, а у нас строго – чужаков без прописки не пускаем…