Последние дни Российской империи. Том 2
Шрифт:
— Но ведь он шпион, — бормотал есаул, — уверяю вас, совершеннейший шпион. У него там в картинах, наверно, беспроволочный телеграф был… Что такое!.. Как хотите! А коньяк хороший, старый.
Саблин вошёл в еврейский дом. У стены стояли еврей и молодая девушка и глазами, полными нестерпимого ужаса, смотрели на Саблина. «Война! — подумал Саблин. — Да, неужли это и есть война!»
XXXII
Вечером пришло приказание: быть в полной готовности к бою. Поседлали лошадей. Люди спали кучами по дворам на сеновалах чутким тревожным сном, прислушиваясь к ночной тишине. Ночь была ясная, холодная, сильно вызвездило. У каждого двора стоял солдат и смотрел на дорогу. Лошади, потревоженные ночью, звенели снятыми мундштуками, тяжело вздыхали и то принимались есть положенное перед ними сено, то вдруг останавливались, пряли длинными тонкими ушами и тоже к чему-то прислушивались.
Солдаты молчали и думали свои думы. Смысл войны им был непонятен и неясен. Они много слыхали за вчерашний день об убитых и раненых, но ни тех, ни других не видали: путь эвакуации шёл стороною по большой дороге. Злобы к немцу они не испытывали, не было у них и страха перед неприятелем. Многих забавляла мысль о том, что вот был богатый помещичий дом, знатный пан помещик и ничего не осталось: все пожжено и погибло в огне. Но никто об этом не говорил, все как-то притихли перед тем, что совершалось.
Офицеры были все вместе в большом еврейском доме. Ни они, ни хозяева не ложились спать и не раздевались. Сидели, толкались, ходя взад и вперёд, обменивались незначащими, пустыми словами, часто выходили на двор и прислушивались.
Ночь стояла тихая и дивно прекрасная. Широко через всё небо парчового дорогою протянулся Млечный Путь, и таинственные дрожали звёзды. Внизу чернел лес, и за ним полосою светилось в тёмном небе багровое зарево — то тлели уголья на пепелище палаца графа Ледоховского.
— Там тлеют полотна Тенирса и Рубенса, — задумчиво сказал Саблин, вышедший вместе с Ротбеком на улицу.
— И благородные кости пана Ледоховского тлеют там же, — сказал ему в тон Ротбек, — и что, милый Саша, важнее?
— Кому как? Человечеству дороже беcсмертные произведения кисти великих художников, а близким графа — его кости.
— А что такое бессмертие? — тихо сказал Ротбек. — Вот и полотна сгорели и сколько, сколько за историю вселенной погибло и умерло, того, что называют бессмертным! Как жалко, что Мацнева нет с нами. Он бы пофилософствовал на эту тему.
— Мне вчера говорил князь, он недалеко отсюда, с автомобильной колонной Красного Креста работает где-то здесь.
— Вот и любовь его к автомобилизму ему пригодилась, — сказал Ротбек. — Ну пойдём до хаты. Тихо всё.
В большой столовой ярко над столом горела висячая керосиновая лампа под плоским железным абажуром, и офицеры, скуки ради, пили, сами не знали который по счету, бледный, мутный и невкусный чай.
— Совсем, Александр Николаевич, — сказал граф Бланкенбург, — как на станции в ожидании ночного поезда, который опоздал и неизвестно когда придёт.
— Да и станции этого поезда неизвестны. Госпиталь, хирургическая, тот свет, — сказал Ротбек, и все посмотрели на него с удивлением, так эти слова не подходили к всегда весёлому и легкомысленному Ротбеку.
— Ты что же это, Пик, — сказал ему Саблин, — вместо Мацнева в философию ударился. Расскажи нам анекдот, да посолонее.
— Для некурящих, — сказал штаб-ротмистр Маркушин.
— Ну, я не мастер. Это дивизионер наш мастак был солёные анекдоты рассказывать. А, Саша, расскажи.
Саблин пожал плечами, давая тем понять Ротбеку, что его положение старшего полковника, флигель-адьютанта и недавнего вдовца не позволяет ему рассказывать анекдоты.
— Позвольте, я расскажу, — сказал корнет Гривен, вчера приехавший в полк.
— Слушайте, слушайте, господа, молодой зверь будет анекдоты рассказывать! — крикнул Ротбек, за руку, как артист выводит танцовщицу, выводя на середину комнаты молодого офицера.
— Silence!
— Attention!
— Achtung!
— Смирно!
— Смирно, лучше всего, — раздались голоса, вконец смутившие молодого рассказчика.
— Это было тогда, когда только что разрешили дамам ездить на имперьяле конок, — начал Гривен, — и вот молодая и очень хорошенькая девушка стала подниматься по лестнице, а внизу стоял молодой человек.
— Старо, старо, как мир. Зверь, вы не выдержали экзамена.
— Позвольте, я знаю несколько лучше на ту же тему, — сказал барон Лизер.
— Ну валяй, барон!
— Когда Бог создал женщину, он вывел её на суд для апробации и критики художнику, архитектору и обойщику.
— О! О! — И он думает, что скажет что-либо новое! — воскликнул Ротбек. — Милые мои, верите ли, что новые анекдоты случаются только в жизни, да и то всегда скверные анекдоты.
— Господа, кажется, выстрел. Стреляют, — сказал граф Бланкенбург.
Все сразу стихли. Недалеко, чётко и звучно, в ночной тишине раздавались выстрелы. Вдруг протрещало пять выстрелов пулемёта, ударил ещё раз и смолк, и снова таинственная тишина стала кругом. Все вышли на улицу. Офицеры, кто в фуражке, кто без неё, стояли и прислушивались.
— Это наши, — сказал Артемьев.
— Почём ты знаешь? — спросил его Маркушин.
— Звук, направление. Мне так кажется.
— Конечно, это наши, — сказал Саблин. — Показалось кому-нибудь на заставе, что подходят, вот и стали стрелять.
— А, может быть, и правда кто подошёл. Разведчики его, — сказал Артемьев.
— Ух и страшно, должно быть, теперь на заставе, в лесу. У-у-у! — сказал Ротбек. — Ничего не видно.
— Это так со света кажется, что ночь такая тёмная, а если приглядеться, то видно, — сказал Артемьев.
— А который, господа, теперь час? — спросил Ротбек.
— Второй уже.
— Надо бы и поспать. А то завтра тяжело будет.
Офицеры стали устраиваться где попало. Ротбек и штаб-ротмистр Маркушин улеглись на столе, подложив шинели под головы, кто улёгся на лавках, кто на сдвинутых стульях, кто на полу. Саблину еврей предложил свою кровать, но Саблин отказался и сел в углу, облокотившись на подоконник.