Последние дни Российской империи. Том 3
Шрифт:
Притихшие у высоких дверей юнкера шёпотом передавали друг другу страшные вести:
— Керенский пошёл на переговоры.
— Викжель требует мира и прекращения междоусобной брани.
— Полковников бежал.
Офицеры ходили растерянные среди юнкеров и не могли рассеять страшных слухов, возникавших то тут, то там, не могли ответить на роковые вопросы. Они не знали ничего.
Петербург, озарённый пламенем костров, глухо волновался, и в этом рокоте толпы, гудках автомобилей, вдруг проснувшихся, чудилась победа
Опускались руки. Обойма, взятая чтобы быть вложенной в магазин винтовки, падала на пол, и патроны рассыпались. Мертвели глаза.
Двери залы, где были министры, были наглухо заперты. Возле них стояли часовые. Там шли совещания. Иногда оттуда выходил человек в тёмном сюртуке, с седыми волосами, и говорил сбегавшимся к нему юнкерам:
— Господа, обороним и защитим честь и достоинство России. Господа! Умрём, а не сдадимся.
Юнкера молчали. Мрачным огнём горели глаза. Руки нервно сжимали винтовки.
— Если сдадимся, пощады никому не будет, — говорил министр, уходя, и никто не знал, что решили, что придумали те, кому доверили свои молодые жизни эти юноши и девушки.
— Сдаваться немыслимо…
— Сдаваться — позор, — говорили по залам, коридорам, лестницам и дворам дворца. И вдруг, как ошеломляющее, убивающее известие пронеслась среди защитников страшная весть:
— Белый флаг на дворце!
Вся площадь сразу наполнилась густою, глухо гомонящей толпою. Слышались из неё резкие командные крики. Стало до боли ясно, что стрелять по ней ни к чему.
Матросы, солдаты и красногвардейцы густыми толпами врывались в ворота и подъезды и растекались по дворцу, наполняя его отовсюду.
— Держите, товарищи, дисциплину, — покрикивал худощавый человек в мятой чёрной шляпёнке, размахивая руками.
— Товарищи, — прокричал ещё раз худощавый человек, — помните революционную дисциплину! — и скрылся за дверями полуциркульного зала, где находилось Правительство.
Прошло несколько томительных минут. Двери зала распахнулись, и опять появился этот же чёрный, худой молодой человек. Лицо его было восторженно. Он поднял руки над головой, растопырив ладони, будто хотел начать дирижировать каким-то хором, и закричал диким голосом:
— Спокойствие, товарищи, спокойствие! Товарищи! Да здравствует пролетариат и его революционный совет! Власть капиталистическая, власть буржуазная у ваших ног! Товарищи! У ног пролетариата! И теперь, товарищи пролетарии, вы обязаны проявить всю стойкость революционной дисциплины пролетариата красного Петрограда, чтобы этим показать пример пролетарию всех стран! Я требую, товарищи, полного спокойствия и повиновения товарищам из операционного комитета Совета!
Толпа дрогнула, навалилась, подалась вперёд, плотным кольцом окружила юнкеров и стала отнимать у них винтовки.
Вооружённые рабочие вошли в зал, где в дальнем углу сбились члены Правительства.
Звонкий голос распорядителя раздался по Портретной галерее:
— Товарищи, выделите из себя двадцать пять лучших, вооружённых товарищей для отвода сдавшихся нам слуг капитала в надлежащее место для дальнейшего производства допроса.
Из толпы стали выделяться матросы «Авроры» и окружать членов Временного правительства.
Несколько минуть во дворце был слышен сдержанный гул многих тысяч голосов. Товарищи ещё «держали революционную дисциплину», но вот щёлкнул выстрел — юнкер застрелился.
Этот выстрел точно пробудил толпу. Она вдруг раздалась, рассеялась и из неподвижного состояния ожидания чего-то перешла к деятельности.
Начали хватать вещи со столов, драть обивку кресел и диванов. Показались люди, нёсшие с хохотом девушек женского батальона. Отдельные крики возвышались над общим гоготанием и разносились по дворцу.
— Спасите! спасите! — диким голосом кричала Леночка. Матросы тащили её по комнатам нижнего этажа.
— На царскую постель её!
— Натешимся!
— А и много их здеся.
— То-то добыча!
— Спасите!
— Боже!
— Здорово завоевали! Хо-хо, вот это так добыча!
По залам дворца, на полу, на постелях лазарета начиналось пиршество зверей. В полутьме видны были группы по восемь, по десять человек, слышались хрипение, стоны, тяжёлое дыхание и циничная ругань.
— В очередь, товарищи, становись в очередь! Вынимай билетики на брунетку фельдфебеля.
Юнкеров обезоруживали и сгоняли во двор, чтобы вести их куда-то
— Тащи пулемёт, прикончим здеся, — смеясь кричал матрос с красным лицом и весельем горящими газами.
— Вот так Ленина свадьба!
— Товарищи, помни приказ комиссара никого не трогать. Большевики не крови ищут!
— Куда их беречь, буржуев!
— Что, брат, трясёшься? Погоди, к стенке поставим, то-то танцы узнаешь.
— Это враги народа!
— Не разговаривать! Комиссар идёт.
Молодой офицер в шинели, в погонах, с алой повязкой на рукаве, властно расталкивая матросов, прошёл через толпу к юнкерам и приказал построиться.
— Вам, — сказал он, — ничего не будет. Товарищ Шлоссберг, ведите их в крепость.
Ночь прошла на крепостном дворе, возле Монетного двора у Трубецкого равелина. Как стадо, столпились юнкера, одни сидели, другие лежали на мокрых камнях, третьи стояли, прислонившись к стенам. У ворот, возле костра толпились вооружённые рабочие. Мелкий холодный дождь сыпал сверху и, казалось, что этой ночи не будет конца.
Миша с братом, Павлик и Ника были в этой толпе. К ним жался Вагнер с бледным и тонким, как у девушки, лицом. Он отвёл Нику в сторону и начал говорить, но подбородок запрыгал у него и вместо слов вылетел только неясный звук: — у-а, а, а…