Последние дни Российской империи. Том 3
Шрифт:
— Ишь, как бьёт — вторая пуля подле… Пристрелялся… Видит.
— И все ничего. А ты по ему. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Затрещал пулемёт и сразу примолк залёгший в пятистах шагах враг.
— А не ожидал! Ловко!
— Последние патроны.
— Идём, Гришунов. Вон наши по балке чернеют. Еле видать.
— Хорошо. Волоки пулемёт. А я ленты соберу, чтобы они неприятелю не достались.
— Опять палить стал, а то было перестал.
— Он, красногвардеец-то, трусливый. Вот матросы, те побойчивее будут.
— Матрос да казак — первые вояки! — горделиво сказал Петушок. Чёрная ночь прикрыла их. Закат давно догорел, и справа заволакивала зеленовато-чёрная тьма хрустальное небо, и ярко засветилась вечерняя звезда. Морозило и чуть потрескивал молодой ледок под ногами уходящей дружины. Сзади всех, нагоняя, шёл торопливыми шагами Гришунов, весь увешанный лентами. Перед ним, согнувшись под лямкой, тащил пулемёт Петушок. Пули щёлкали кругом. Иная, сорвавшись на рикошете, долго пела в воздухе, уносясь в темнеющую даль. Красногвардейцы не посмели подняться и преследовать детей-партизан, но усилили свой огонь по звуку шагов и по тем тёмным теням, которые мерещились им в надвигающейся ночи.
— Петушок, ты что? Спотыкнулся, что ли?
— Так… Точно палкой кто по голове ахнул… Больно как!.. Света не вижу!..
— Петушок! Ты ранен?
— Н-не… Кажись… совсем… убит…
Гришунов постоял несколько секунд над убитым мальчиком. Так хотелось взять его и унести, чтобы не досталось тело его врагам. Рука Петушка разжалась и выпустила пулемётную лямку. Это движение мёртвого тела напомнило Гришунову о главном его долге. «Обоих не унесёшь, — подумал он. — Наши далеко. Эх, Петушок, Петушок, спи, дорогой!»
Гришунов взял лямку и потянул пулемёт по скату балки вниз, туда, где слышался удаляющийся шорох шагов Чернецовской дружины.
На другой день около полудня дружина вошла в Новочеркасск. Никто не встретил её, и расходилась она по домам в тяжёлом сознании, что между нею и наступающим врагом уже никого нет больше.
9 февраля на собрании у вновь избранного Атамана Назарова было решено уходить из Новочеркасска.
Снова забегали дружинники, собираясь в поход. Они уже шли не для того, чтобы защищать свои семьи и родные дома, а для того, чтобы спасаться в широкой беспредельной степи.
— Э! Спасаться и здесь можно! — говорили многие и не шли на призыв своих соратников.
12 февраля в 3 часа дня потянулись через Дон, направляясь на Старочеркасскую станицу, дружины молодёжи, офицеров и некоторых старых казаков. С ними, в коляске на паре лошадей, ехал сытый, круглый, черноусый генерал — вновь избранный походный атаман Попов. Всего вышло 1500 человек, пополам пехоты и конницы с пятью орудиями и 40 пулемётами. Это было всё, что дало на свою защиту пятимиллионное население Дона с несколькими тысячами одних офицеров.
Атаман Назаров с Кругом остался в городе без всякой охраны.
В 5 часов дня в Новочеркасск вошёл Голубов, окружённый трубачами и казаками, а за ними чёрной лентой тянулись толпы матросов и красногвардейцев.
По городу выкинули красные флаги. Толпы простого народа раболепно приветствовали новых властителей. После пятивекового свободного существования Войско Донское перестало существовать и вместо него народилась «Донская советская республика федеративной социалистической России» — «Ды-сы-ры-фы-сы-ры» — во главе с неграмотным Подтелковым.
Тёмная ночь спустилась над Доном. Пьяные ватаги искали по домам «кадетов» и убивали их на глазах матерей, убивали раненых по лазаретам, избивали офицеров на улице, казнили Назарова, Волошинова, Исаева, Орлова, Рота и многих, многих других.
В маленьких хатах вдовы и матери тихо шептали побелевшими устами молитвы о мужьях и детях своих и поминали их и многих-многих иных мучеников: «Их же имена Ты веси». И днём, и ночью — у Краснокутской рощи, у вокзала, просто на улице — гремели выстрелы, и жители Новочеркасска знали, что это «самый свободный в мире народ» избивает детей и образованных казаков.
Кровавый туман интернационала, носившийся над Россией, полз по Дону, туманя головы, и новые могилы росли за кладбищем на песчаном просторе.
…"А по-над Доном, в час ночной, тихо реют тени прежних атаманов, славных честью боевой»…
XI
Отличный солнечный день. Тепло, пахнет весною. В голубом просторе по-весеннему заливаются жаворонки. Ночью был мороз, но теперь развезло, и по широкому чёрному шляху, вдоль убегающей вдаль линии телеграфа всюду видны блестящие на солнце лужи и жирные колеи, полные водою.
Вдоль шляха, прямо по степи, к колонне по отделениям, круто, молодецки подобрав приклады и подтянув штыки, бодро, в ногу движется узкая лента людей, одетых в серые рубахи со скатанными по-старому шинелями. Издали глядя на неё, можно забыть, что была в России революция, что свален, повергнут в грязь и заплёван двуглавый орёл, что избиты офицеры, запоганено сердце русского человека и в толпы грязных «товарищей» обращена доблестная Российская Армия. Так ровно движется широким размашистым пехотным шагом эта колонна, так выровнены штыки, так одинаковы дистанции между отделениями и взводами, так отбиты рота от роты, что сердце радуется, глядя на них.
Не старая русская песня, солдатская песня, напоминающая подвиги дедов и славу царскую, но песня новая, недавно придуманная, к чести и славе зовущая, несётся из самой середины колонны. Не солдатские грубые голоса её поют, но поют голоса молодёжи, знакомой с нотами и умеющей и в простую маршевую песню вложить музыкальность.
Дружно, корниловцы, в ногу! С нами Корнилов идёт. Спасёт он, поверьте, Отчизну, Не выдаст он русский народ! Корнилова носим мы имя, Послужим же честно ему. Мы доблестью нашей поможем Спасти от позора страну!