Последние дни Российской империи. Том 3
Шрифт:
Проскакал по Иорданскому спуску на буром мерине старик казак с обнажённою шашкою. Сдалась партия ошалевших красногвардейцев. На минуту затихла стрельба — и вдруг радостными ликующими криками визгами восторга из горницы в горницу, в коридоре, в кладовке, в самом подвале, где укрылись женщины с детьми, раздались радостные возгласы:
— Казаки в Новочеркасске!
— Не может быть?
— Да говорю же!
— Видал… Сам видал Архипова! Проскакал на буром коню!
— Христос воскресе!
— Идут, идут… Наши! Гимназисты!
— Я Пепу Карпова видал… Серёжа
— Семилетовские партизаны на Хотунке. Маленький Денисов шёл во главе казаков…
И звучно ударил соборный колокол, и завторили малые колокола, и вышел скрывавшийся где-то епископ Аксайский Гермоген и пошёл по Платовскому проспекту высокий, статный, молодцеватый, с красивой седой бородою, развевающейся по плечам, в клобуке с мантией.
Казаки подходили к нему под благословение, и слышалось радостное:
— Христос воскресе! Христос воскресе! Воскресал, возрождался и Дон.
XXXV
На другой день, 24 апреля, было жутко. Красная гвардия, никем не преследуемая, оправилась, к ней подошли подкрепления и густыми цепями стала покрываться степь от самого Персиановского лагеря. И стало ясно видно, как много озлобленного врага и как мало силы у полковника Денисова. То верхом, то на извозчике носился по городу Денисов, собирая дружины и направляя всех, кого только увидит во дворе или в доме, к Троицкой церкви. Там стояли два казачьих орудия и редкими выстрелами отвечали на грохот большевицских батарей.
И чем дальше продолжался бой, чем ближе наступали цепи большевиков, тем яснее становилось, что казакам не удержать Новочеркасска. Не хватит силы. Крайние бараки Хотунка уже были заняты красногвардейцами, они продвигались за реку к скаковому полю и надвигались густыми колоннами с севера вдоль железной дороги. Никто не знал, что в Ростове. Казаки колебались. Денисов поспевал повсюду.
— Держитесь! — кричал он. — Держитесь! Помощь близка.
И сам не знал — откуда помощь. Посылали за нею на юг и на восток, к добровольцам и к отряду Дроздовского, но никто не знал о их состоянии и не верилось даже, что они есть.
— Держитесь, — говорил он, соскакивая с извозчика и бегом направляясь к отходящим казакам. — Вы куда!
— Мало нас, — хмуро говорили казаки.
— Достаточно! Назад, назад! За мной!
Снова ложились казаки и отвечали одиночными выстрелами на несмолкаемый треск перестрелки.
Солнце перевалило к западу, ещё холоднее становилось в голубом просторе вечера, и страшная близилась ночь. С левого фланга донесли:
— Красная гвардия отходит.
Не верили казаки. Но все быстрее и быстрее отходили большевики от Хотунка.
Из-за Краснокутской рощи со степи между Новочеркасском и станицей Грушевской грозно рявкнула тяжёлая пушка, и густое облако чёрного дыма поднялось возле большевицских цепей.
Кто стрелял? Свои или чужие?..
— Свои, свои! — радостно шептали запёкшимися губами усталые казаки.
Откуда-то взявшиеся, чудом присланные самим Господом Богом стройные полки шедшего с Румынского фронта отряда полковника Дроздовского подходили на выручку Новочеркасску.
И когда надвинулись сумерки, большевиков не было подле Новочеркасска, а в город входили походные колонны отлично выправленной, лихой, дисциплинированной молодёжи. И, казалось, что весь революционный угар, комитеты, комиссары, эксцессы — всё было сном. Тяжело и мерно стучали сапоги по каменной мостовой, аккуратно были надеты скатанные шинели, сурово выглядели сухие загорелые лица, и непреклонная, неумолимая воля горела в глазах…
Где-то грянула бодрый марш — давно не слыханная в Новочеркасске военная музыка.
Новочеркасск был спасён.
На другой день казачья конница полковника Туроверова вошла в Ростов, и несколькими часами позже её туда же прибыли эшелоны с германскими войсками. Германское командование признало факт занятия Ростова казаками, и в Ростове стало два коменданта — немецкий и казачий.
В эти Пасхальные весенние дни Добровольческая Армия завершала свой отход от Екатеринодара, перешла границу земли Войска Донского и расположилась на отдых в радушно принявшей её станице Мечетинской. Никто ничего ещё не знал о событиях на Дону. Смутные носились слухи, что Дон поголовно восстал, что на Дону избивают комиссаров. От Добровольческой Армии был послан к Новочеркасску разъезд кубанских казаков.
Весенним прохладным вечером, когда голубели степные дали на востоке, а запад, с его поднимающимися к Дону холмистыми просторами, пылал лучами закатившегося в беспредельность степную солнца, когда вся станица благоухала сиренью, акацией и сквозь аромат цветущих садов меньше был слышен острый волнующий запах жжёной соломы, хлеба и возвращающихся стад, когда вся улица станицы Мечетинской полна была отдыхающим народом — одни играли в свайку, другие сидели на рундуках длинными рядами и молчали, мечтая и надеясь, с западного края в улицу станицы въехал разъезд кубанских казаков.
Худое загорелое лицо кубанского офицера было покрыто густым слоем чёрной пыли, пылью была покрыта и запотелая, точно попоной укрытая, тупая от усталости лошадь. Блестели радостью глаза офицера, весело звучал его голос, и мощный дух побеждал усталое тело. Толпа офицеров обступила его и казаков.
— С Дона?.. Ну что на Дону? — раздавались голоса нетерпеливых взволнованных людей.
— Порядок… — был короткий ответ.
— А большевики?
— Большевиков нет. В Новочеркасске — атаманская власть.
— А в Ростове?
— Немцы.
— Немцы, — повторяли добровольцы… — Немцы. И как же они? С казаками-то?
— Ничего. Работают вместе против большевиков.
Все это так не вязалось со всем, что говорили и что слышали, что исповедовали в Добровольческой Армии, как непреложную истину, что некоторое время в толпе добровольцев царило молчание. Ум не мог воспринять той истины, что базою армии становилась Украина, занятая немцами, и для борьбы с большевиками являлось необходимым заключить в той или иной форме соглашение с немцами.