Последние дни Спартака
Шрифт:
Она ждала, слегка подавшись вперед, с непроницаемо-холодным, спокойным лицом, на котором живы были одни лишь глаза – теперь они сверкали ледяным, призрачным высокомерием, и делали ее некрасивой, и эта разительная перемена, произошедшая с ней в неуловимый миг, неприятно поразила меня. И снова я не знал, что ей ответить, смотрел на нее, отмечая, что только внешне осталась она той же прелестной, стройной девушкой, что еще несколько минут назад сидела передо мной. Те же правильные, тонкие черты лица, высокие скулы и большие темные глаза,
– Я жду, – нараспев, напомнила она, и когда я тихо ответил, что да, она красивая, с заметным облегчением откинулась на спинку сиденья, впервые, с превосходством, улыбнулась и вновь устремила взгляд за окно, теперь уже без всякой грусти, суживая глаза и предаваясь собственным думам.
А я, жалея уже о том, что сказал, думал о том ликовании, которое, должно быть, кружилось сейчас в ее душе.
– Меня зовут Катя, – сказала она, наконец. – Вы ведь хотели знать, как меня зовут? А вас…
– Дима.
– Дима, – задумчиво повторила она, шевеля губами и слегка качая головой, словно пробуя мое имя на вкус. – Дима… Откуда вы, Дима?
– Из райцентра… Учусь в университете, еду домой, на выходные.
– Странно, я ведь тоже оттуда, – ответила Катя. – Но вас не знаю. Почему? Удивительно, впрочем… А что же Дима, вы женаты?
– Нет.
– Как же так, Дима? Почему? Большинство моих знакомых уже женаты. Вам сколько лет? Двадцать? Двадцать один? Наверное, у вас и девушки нет? А что, Дима, хотели бы вы, чтобы я была вашей девушкой? Только честно. Представляете, как было бы забавно: мы с вами вечером идем по улице, я держу вас под ручку. Идем так неторопливо, и все смотрят нам вслед. И завидуют, вам…
И снова натолкнулся я на ее мечтательный взгляд, посеревший, словно подернувшийся пленкой сизого, холодного тумана.
– А потом мы поженимся. Вы наденете мне на палец обручальное кольцо с фальшивым бриллиантом и отвезете домой, в общежитие. А когда окончите университет, то станете инженером и пойдете работать на завод. А я нарожаю вам кучу детей и расползусь, как корова… Как глупо, неужели вы действительно об этом мечтаете, Дима? Глупо… Ну что же вы молчите, скажите хоть что-нибудь, подъезжаем.
За окном и в самом деле побежали знакомые дачные домики – предвестники приближающегося городка. В вагоне поднялась привычная суета, засидевшись, люди вставали, разминая затекшие ноги, доставали дорожные сумки, прощались.
– Скажите же что-нибудь, – настаивала Катя, без всякого волнения сидевшая все так же прямо и неподвижно, будто собиралась ехать дальше.
– Мне не хотелось бы быть вашим мужем, Катя, – тихо ответил я.
Она вспыхнула, услышав эти слова. Ее щеки зарделись, глаза сверкнули злобой и обидой, и она выдохнула, задыхаясь:
– Вы им и не будете, никогда! Не жить мне с вами…
Несколько минут спустя я первым вышел из вагона. Подал ей руку, желая помочь спуститься, но она еще из тамбура весело кому-то махнула и, проигнорировав меня, легко соскочила на землю без посторонней помощи. Пожав плечами, я попрощался с ней, удобнее закинул ремень дорожной сумки на плечо и заспешил к остановке. Привокзальная площадь напоминала потревоженный рой – в толпе приезжих шныряли ловкие таксисты, ловили клиента, и одна за другой, с визгом, стремительно срывались в город их старые машины, распугивая толпу безрассудно-стремительной удалью.
Подойдя к остановке, я передумал и решил идти домой пешком.
Из головы все не шел разговор с Катей, и теперь, вспоминая ее слова, я не мог избавиться от гаденького чувства, верткой скользкой змеей копошившегося где-то внутри меня. «Вы им и не будете… Не жить мне с вами…».
Остановил меня высокий, пронзительный крик. Обернувшись, я увидел, как на другом конце привокзальной площади стремительно, кружком, растет толпа. Что-то будто подтолкнуло меня сзади, и я побежал туда, на ходу ловя взволнованные крики.
– Что случилось? – волновались люди.
– Человека убили!
Пробившись вперед, я увидел потрепанную иномарку, молодого парня с белым, как снег, лицом и пустыми, огромными глазами, бессильно опиравшегося на капот машины, и ее. Катя лежала на асфальте, широко раскинув руки, с прозрачно-бледным, фарфоровым лицом, с застывшей на устах легкой улыбкой, устремив стынущий взгляд высоко в небо.
А подле нее стояла на коленях, слегка раскачиваясь, горько и безутешно, беззвучно шевеля губами, средних лет женщина, удивительно на нее похожая. «Мать, наверное», – подумал я, и, потрясенный, пошел прочь оттуда.
А в голове все вертелись слова: «Не жить мне с вами, не жить…»
Не такой, как все
О своем намерении выйти замуж за Мишку Оля сообщила мне во время обычной нашей прогулки, огорошив меня этим известием. Так и стоит перед глазами тот момент: над землей млел погожий августовский вечер, было поздно, и звезды яркой, крупной бриллиантовой россыпью сверкали на крутом, низко спущенном, темно-бархатистом небосводе, молчаливо и дружно сопровождая нас по центральной улице городка.
Не в пример обычному, Оля была мила и приветлива со мной, и как будто даже более весела, нежели всегда, и я поначалу ошибочно относил это на свой счет. Мне было лестно думать о том, что Оля от души смеется каждому моему слову, и я не сразу понял, что ее душевное ликование связано вовсе не с моим присутствием, а с тем чувством чуждого мне восторга, которое переполняло ее с самого утра.
– Знаешь, а я выхожу замуж, за Мишку, – легко и смешливо обронила она как бы невзначай, когда я проводил ее до дома и, стоя у ее подъезда, собирался с нею проститься. – Прости, что не сказала тебе сразу. Мне хотелось еще немного побыть с тобой, ведь это наш последний вечер, а ты мне всегда был симпатичен.