Последние дни. Том 2
Шрифт:
И похоже, старый доносчик не обманул. Когда Арментроут, экипировавшись в свои неуклюжие доспехи из двух манекенов, ворвался в названную квартиру, люди, по-видимому, только что сбежали в окно. Посреди комнаты стояли один на другом два дымящихся телевизора, выкрикивавшие ему какие-то безумные предостережения, как неопалимая купина – Моисею. Перед тем как покинуть комнату, он прошел мимо телевизоров на балкон, но, хотя манекены, с которыми он был сопряжен, похоже, спонтанно дергались, пока он стоял там на ветру и измороси, он так и не увидел никого на улице внизу.
И поэтому он побрел обратно вниз по лестнице
Арментроут подскочил от испуга и изумления, привязанные к плечам манекены синхронно дернулись, потому что мгновением раньше на этом месте никого не было. Неведомо откуда взявшимся пришельцем оказалась поджарая темнокожая женщина в потрепанном платье пепельного цвета, и заговорила она на французском, которого он совсем не понимал. В свете серого дня ее лицо менялось, как в эпизодах на киноэкране: оно было молодым, с яркими глазами, а в следующий миг делалось пожеванным старостью. Арментроут сразу сообразил, что в глаза ей смотреть не следует.
– No habla Francais [5] , – хрипло выговорил он. «Это призрак, – сказал он себе. – Настоящий призрак, стоящий возле моей машины на тротуаре улицы в Сан-Франциско». Его рубашка вдруг сделалась липкой от пота, а головы и руки манекенов беспорядочно болтались, потому что его собственные руки, лежавшие на рычагах под их зелеными пиджаками, отчаянно тряслись.
– No habla Francais, – эхом откликнулся Лонг-Джон Бич, шагнув вперед и ткнувшись все еще распухшим носом в наружное ухо манекена, находившегося по правую руку от Арментроута, – сегодня. Без бабулиных пирогов, как сказал один малыш. Мадам забыла, что мы с ней договорились сегодня вечером играть в паре.
5
Не говорю по-французски (смесь исп. и фр.).
Мерцающая женщина пялилась на четыре головы перед собой – в ее приоткрытом рту то появлялись, то исчезали зубы – и определенно не могла толком понять, кому какая из них принадлежит. Арментроут старательно смотрел в сторону, чтобы не встретиться с ней глазами, но когда ее взгляд мельком скользнул по нему, он почувствовал, как направление его внимания пошатнулось под тяжестью ее необузданной чувственности, и содрогнулся, осознав, что в этот момент был очень близок к смерти: однажды во время сеанса групповой терапии он увидел, как пациент встретился глазами с призрачной фигурой, которая слонялась по лужайке уже несколько дней после случившегося в больнице самоубийства, и призрак исчез в то самое мгновение, когда пациент рухнул со стула замертво.
Теперь же Лонг-Джон Бич поднял обрубок левой руки, и пенопластовые головы оживленно закивали. Арментроут этого не делал – он чувствовал, как рычаг управления самопроизвольно покачивается в его ослабевшей правой руке.
– Если вдруг она завоет, тут же отпусти ее, – скандировал Лонг-Джон Бич, и головы качались в такт его словам, – мать велела выбрать эту, кто не выбран… вышел… вон.
Он чихнул на женщину, и ее лицо взорвалось; уже лишившись облика, она взвыла:
– Ричи-и-и! Ричи! – И облаком черного дыма осела на тротуар.
– О… отличная работа, Джон, – пробормотал, заикаясь, Арментроут, брызгая слюной. Последний возглас призрак издал голосом матери Арментроута (не стало ли причиной этого слово «мать», произнесенное Лонг-Джоном Бичем?), и он боялся, не намочил ли штаны; впрочем, если даже и так, он сможет поменяться штанами с одним из манекенов, и люди будут думать, что это пластмассовый парень обмочился. Это пройдет. Но в таком случае ему, Арментроуту, придется носить желтовато-зеленые брюки с серым твидовым пиджаком.
Он поспешил уверить себя, что его страх совершенно неоправдан. Каким образом призрак матери мог оказаться здесь? Тридцать три года назад он оставил свою любящую матушку в ванной в Уичито пьяной, мертвецки пьяной, а потом интенсивный наркогипноз и несколько серий ЭСТ эффективно избавили его от призрака совести, еще в Канзасе.
– Джон, что ты скажешь…
– Лучше нам мотать отсюда, – перебил его однорукий. – Там была толпа девчонок в одном корсете. Я вычихнул на них призрака, чтобы отогнать, но они скоро вернутся и приведут с собой еще и этого призрака.
– Конечно, конечно. О Иисусе! – затараторил Арментроут, смаргивая слезы с глаз. – Помоги мне расстегнуться, ладно?
Непослушными пальцами единственной руки – или, возможно, как сейчас пришло в голову Арментроуту, с помощью своей призрачной руки – Лонг-Джон Бич расстегнул пряжки ремней спаренного манекена, Арментроут стряхнул его со спины, сунул на заднее сиденье, поспешно сел за руль и включил мотор. Старик вернулся к бамперу, закончил мочиться точно на то же место, а потом забрался на пассажирское кресло, и Арментроут направил машину в густую тень под эстакадой 80-й фривей.
– Дай-ка я расскажу притчу, – сказал Лонг-Джон Бич, покачиваясь на сиденье. – В дверь к одному человеку постучали. Он открыл, увидел на пороге улитку, поднял ее и зашвырнул как можно дальше. Прошло полгода, в дверь снова постучали, он открыл, и та же улитка посмотрела на него и спросила: «И что все это значило?»
Арментроут все еще тяжело дышал и пытался сосредоточиться на дорожном движении.
– Джон, хотя бы ты не заводи со мной двусмысленных разговоров, – недовольно бросил он.
Он ехал на север по Серд-стрит и, моргая, рассматривал через ритмично елозившие по стеклу дворники светящиеся окна офисов в башнях за Маркет-стрит. Лонг-Джон Бич рядом с ним мерзко икал и рыгал.
– Прекрати, – потребовал наконец Арментроут, сделав левый поворот и устремившись, прибавив скорости, по мокрому асфальту на юго-восток, в сторону Твин Пикс и к вилле невролога. – Если тебя тошнит, открой окно.
Лонг-Джон Бич заговорил ровным бесполым голосом:
– Я стала бы подснежника бледней от непрестанных вздохов, пьющих кровь, чтоб только ожил мой король великий.