Последние дни
Шрифт:
Эти двое и раньше сбегали от городской серости и смога, забирались в отдаленные утолки на его мотоцикле, ставили палатку и жили как первобытные люди. Дыхание первозданной природы возвращало им силы. Они любили друг друга вот так же, под звездами, на виду у всей Галактики. Единственное, чего она никогда не забывала, это предохраняться. Считала, что еще не время заводить ребенка. Что ж, она оказалась права. Ребенок действительно был ни к чему.
Она и сейчас предохранялась. Он не спрашивал, какой в этом смысл. На сей раз они забрались очень далеко и не собирались возвращаться. Вернее, не смогли бы вернуться. На обратную дорогу просто не хватит бензина. Она подгоняла его, стремясь очутиться как можно дальше от цивилизации, будто речь шла об атомной войне. Это был невинный самообман. Ничем не хуже запоя.
Она лежала неподвижно, глядя на мигающую точку в небе. Звездный блеск отражался во влажных глазах. Он понял, что у нее на уме, раньше, чем она открыла рот.
– А вдруг уцелеют те, которые на станции? – медленно проговорила она. – Представляешь, каково им? Совсем одни в пустоте. А потом они начнут падать на Солнце. Долго они протянут? Полгода? Год?
– Все будем гореть в одном аду. Никто не выживет, – сказал он, а сам подумал: «Может, оно и к лучшему. Было бы чертовски несправедливо, если бы избранные говнюки из правительства отсиделись в каком-нибудь бункере или на орбите, а затем вернулись на все готовенькое и принялись делить новую, очищенную от скверны Землю».
– Ты злой, – сказала она, надув губки.
– Да, я злой, – согласился он. – Но не злее тех, кто отравил нам молодость и всю жизнь.
Она не вполне понимала, кто эти злодеи и о какой отраве идет речь, но верила в его превосходство. В конце концов, и это уже не имело особого значения.
– Страшно подумать, что от нас ничего не останется.
– Гнить в земле ничуть не лучше.
– Совсем-совсем ничего?
Он не стал повторять то, что было пережевано тысячи раз за последние пару месяцев. Яйцеголовые изощрялись, сочиняя все более реалистические сценарии катастрофы. И хотя мнения не всегда совпадали в деталях, ясно было одно: по крайней мере, все произойдет быстро. И закончится еще быстрее. Большой бабах – и разделенные на атомы девушки отправятся блуждать среди холодной космической пыли…
– Хочешь кофе? – спросила она.
– Выпьем вина.
Он встал и пошел в палатку за бутылкой. У них было припасено изрядное количество бутылок шампанского и хереса. Целый передвижной винный погребок. Хватит, чтобы отпраздновать вдвоем что угодно – хоть конец мира, хоть чудесное спасение. Но в такие чудеса никто не верит. Может воскреснуть один, могут спастись двое, трое или сотня, но даже самое вожделенное «чудо» не отменит тотального уничтожения, как не была отменена гибель десятков миллионов в войнах, от голода и болезней. А ведь они тоже надеялись на что-то, и вера многих была искренней и крепкой.
Они пили из одноразовых стаканов. Ему вдруг пришло в голову, что в жизни все должно быть одноразовым, чтобы не искажать подлинный смысл ложной перспективой. Чтобы не заслонять пустоту суетой повторений. Чтобы каждое мгновение приобрело ценность или бесценность последнего. Может, это и означало бы умение жить? Такой банальный рецепт, по которому, однако, уже не получишь лекарства ни в одной аптеке.
Он проснулся, как всегда, в шесть утра. Для этого ему не нужен был будильник. Он надел спортивный костюм, кроссовки, ветровку с капюшоном и, несмотря на дождь, отправился на утреннюю пробежку в ближайший парк. Он никогда не менял своего маршрута, как, впрочем, и всех других своих привычек.
Город казался вымирающим – и не только потому, что стоял ранний час. Общественный транспорт прекратил работу неделю назад. Машин на улицах было много, но лишь немногие из них двигались. Нередко попадались и брошенные владельцами посреди проезжей части; они были исправны, ключи торчали в замках зажигания. Город словно погружался на морское дно – звуки стали глуше, цвета поблекли, даль была неразличима и размыта струями дождя.
Аптекарь бежал трусцой, и об него разбивались тысячи летящих капель. Шлепки кроссовок по лужам отдавались в переулках. Огромное количество бродячих кошек и собак провожали взглядами бегущего человека. Ирландский сеттер, явно совсем недавно лишившийся хозяина, пристроился к аптекарю и некоторое время трусил следом. Потом отстал, потеряв надежду снова обрести дом. Аптекарь не позвал пса за собой. Он хотел умереть так, как и жил – в одиночестве.
Мокрый парк встретил его похищенной у ночи свежестью, почти холодом. На темных аллеях было совершенно безлюдно. Аптекарь бежал, отмеряя километр за километром. Когда-то компанию ему составляли люди, имен которых он не знал, зато все они издали различали друг друга по стилю бега, регулярности, костюмам и еще по десятку признаков, что делало их ежедневные встречи не вполне обычными. Можно было видеть человека каждое утро в течение пятнадцати лет и не знать о нем ничего, кроме того, что после двух километров в темпе сто сорок ударов в минуту он начинает слегка приволакивать правую ногу.
Аптекарь оказался единственным, кто бегал до сих пор. Он вполне отдавал себе отчет, что в этом нет ни малейшего смысла. За исключением, вероятно, следующего пустяка: он не знал никакого другого способа противостоять надвигающемуся хаосу. Хаос приближался не только извне. Хаос готов был воцариться и в его собственной душе. Что-то безликое стучалось в ветхую дверь, заглядывало в окна, ворочалось в подвалах и поднималось, словно черное зловонное тесто…
Что оставалось аптекарю? Продолжать жить по-прежнему, будто ничего не случилось. Быть самим собой, хотя скоро слепая смерть сотрет все, что ему дорого. Случай и хаос правили миром. Жизнь была исключением из правил, так что тут можно было возразить? Аптекарь не верил ни в бога, ни в дьявола. Он не верил также в человечность после того, как трое подонков убили его пятнадцатилетнего сына. Забили ногами в сортире. Жена не вынесла этого. В течение тринадцати лет он посещал ее в психушке, и с каждым годом ей становилось все хуже. Под конец она напоминала чудовище. Но он помнил ее такой, какой она была в молодости. Он познакомился с ней в этом самом парке. Она сидела на скамейке и читала «Утраченный свет». Он не сумел пройти мимо.
Аптекарь закончил последний круг. Физически он чувствовал себя прекрасно. Куда лучше, чем в двадцать лет. Из всех препаратов, которыми сам же торговал, он употреблял разве что поливитамины. Да, он был в отличной форме и мог бы прожить еще как минимум лет тридцать.
На обратном пути тот же сеттер проводил его тоскливым взглядом. Бывший одноклассник, толстый и обрюзгший, сделал ручкой с балкона. Женщина в белом остановилась, поглядела вслед бегущему и покрутила пальцем у виска. А другая женщина – в черном, – вообразившая себя Смертью, погрозила ему пальцем. Начинался новый день. Первый из шести оставшихся.
Вернувшись домой, аптекарь тщательно побрился и помылся запасенной водой. Пока брился, он слушал последние новости по радио. Генералы все еще готовились воспользоваться тем, что они называли «последним шансом». Речь шла о запуске сотни-другой ракет с термоядерными боеголовками в направлении космического бродяги с целью расколоть его на части или изменить траекторию. Но для этого он был слишком велик по любым оценкам, и хэппи-эндом в духе старого тупого фильма даже не пахло.
Аптекарь приготовил себе легкий завтрак: стакан сока, тосты, творог. Доставать продукты становилось все труднее. Не исключено, что последние дни придется голодать. Его это не волновало. Он надел безукоризненно выглаженную рубашку, строгий костюм и отправился на работу. Он не видел причины опаздывать хотя бы на минуту.