Последние каникулы, Шаровая молния
Шрифт:
– О каких заслугах? Вы на что намекаете?
– закричал Кузьмин. В конце коридора мелькнуло знакомое лицо и спряталось. Открылась соседняя дверь и захлопнулась...
– Доказали псевдонаучность ее направления.
– Будь я проклят!
– сказал Кузьмин сквозь зубы, ударил кулаком по стене.- Будь я проклят!..
– Поедете на похороны?
– с любопытством спросил Герасименко.
– Я порядочный человек,- сказал Кузьмин.- Я и речь скажу. Если слово дадут.
...Было холодно, все время начинал сыпать мелкий дождь; все дорожки на кладбище были в грязь истоптаны. На ветках лип сидело множество ворон и наблюдало
Поминки были в большом доме покойной.
Любочка, отозвав Кузьмина на кухню, сказала:
– Я не говорила ей и то письмо не показала.- Она вернула Кузьмину распечатанный конверт с измятым письмом. Любочка была так худа в черном,, мешковатом платье...
– Спасибо тебе,- тихо говорил Кузьмин.- Что же будет, Любочка? Хочешь, я поговорю, перейдешь к Кириллову?
– Он вглядывался в ее лицо.
– Что я там делать буду, Андрей Васильевич?- сказала Любочка.- Я же на подхвате была.- Она помолчала.
– Она уж пожалела об этом...
– Что же ты будешь делать?
– спросил Кузьмин, беря ее руки.- Будешь продолжать? Не надо.
– Я знаю,- кивнула Любочка.- Жалко только, что мы надеялись. Много народа пришло, правда? И Федор из Москвы с кем-то приехал...
Кузьмин догадался - в толпе он видел энергично скорбящего товарища Н.
– Я вам все испортил...
– Кузьмин отвел глаза.- Но знаешь, эта РНК...
– Что вы, Андрей Васильевич, не надо.- Любочка наконец посмотрела на него, и он ладонями почувствовал вступившее в ее руки тепло.-...Как вы?
– шепотом спросила она. В ее зеленых незаплаканных глазах была открытая любовь, и только. Она развязала черный платок, взяла его в руку.
– Я в порядке,- кашлянув, сказал Кузьмин.
На кухню вошла измученная Актриса; ее строгое лицо было по-бабьи мягким, кротким, может быть, из-за такого же черного платка, что и у Любочки. Она брезгливо отстранилась, когда Кузьмин потянулся к ней рукой.
– Воркует?
– с усмешкой спросила она, не глядя на отшатнувшегося Кузьмина.
– За что же ты его так!
– вдруг заплакала Любочка, содрогаясь худенькими плечиками, и черный платок упал на пол.- Сегодня! Она простила, она! А ты не можешь... Ну что он такого сделал?
– Перестань!
– Актриса обняла Любочку, ладонью вытерла ей лицо.- Не плачь над ним, плачь над ней. Почему ты над ней не плачешь?
– спросила она, ужасаясь.- Расскажи ему все, ну, расскажи! Или я расскажу! Говори!
– Я читала ей ваши письма,- захлебываясь, из-за спины Актрисы говорила Любочка.- Да, писала их и читала. Она улыбалась, да!-торопливо, убежденно бормотала Любочка.
– О-о-о!-воскликнула Актриса, повернулась лицом к Кузьмину, и ярость вспыхнула в ее глазах.- Он не понимает! Не понимаете? Перечеркнуть все- все!-о чем она мечтала. И умыть руки!.. Он разочаровался!.. Это... Я...- сказала она, приближаясь в Кузьмину,- я жива! И останусь жить, чтобы быть вам укором, напоминанием, проклятьем! Вы ударили ее последний - значит, она умерла из-за вас! Как называется ваша роль? Только это была не роль!
– Ну, замолчи же!
– разрыдалась Любочка и встала между ними, прижимаясь к Кузьмину спиной.- Не слушайте ее, Андрей Васильевич!
– спросила она Актрису звонко.
– И вправду,- вдруг успокаиваясь, сказала Актриса.- Почему?
Но еще мгновением раньше вокруг них что-то изменилось. Они оглянулись на дверь-там, привалясь плечом к косяку, стояла Наташа и незнакомой глубины взглядом смотрела на Актрису и Любочку,- и они притихли.
– Идем, Любаша,- со вздохом сказала Актриса.- Надо начинать. Все собрались.
Любочка подняла с пола платок и покорно пошла за ней, мимо непосторонившейся Наташи. Кузьмин усмехнулся белыми губами: "Спасла?"
...За столом было тесно. Он сидел с краю, один: Наташа помогала женщинам на кухне.
Тихо было за столом. Тихо говорили о покойной. Но прорывалось: "Этот, этот!.. С краю сидит... Пусть скажет". Сердце Кузьмина онемело от боли.
"Ну, вот он - я. Казните! Но что же делать, если это тоже война - наша работа. И в ней есть свои амбразуры и минные поля. И ловушки. Но я знаю - она сама хотела найти истину",- вот что он сказал бы, запинаясь и проливая водку, если бы его подняли и спросили. В духоте, Наташей тепло одетый, он вспотел и, как-то недостойно суетясь, хватив наскоро несколько рюмок, вышел покурить.
На крыльце, молча рассматривая моросящее дождем низкое небо, докуривали Федор и Н.
– А-а-а!
– обрадовался Кузьмин.- Вот и вся шайка в сборе!
– Плюгавый мужчина Н. внимательно посмотрел на него.
– Да вы не обижайтесь, ребята!
– сказал Кузьмин.- Я же свой парень! Венок у меня, правда, меньше вашего, но слова правильные на ленте, будто у вас списал.- Сквозь дымку в непрестанно слезящихся глазах он перехватил умоляющий взгляд Федора на Н.- Ты меня извини, Федор.- Федор осторожно кивнул. Он сглотнул слюну и как будто хотел что-то сказать, но оглянулся на Н. и сник.
– А хорошо я вас подкузьмил, а, товарищ Н.?
– Кузьмин хохотнул.- С РНК, а?
Н. слушал молча, с терпеливой любезной улыбкой. Кузьмин постарался осклабиться как можно более похоже. Его качало из стороны в сторону, и он схватился за скрипнувшие перильца.
– А ведь ты, выродок, сопьешься,- как-то отстранение рассматривая его, сказал Н. очень веско и увел оглядывающегося Федора в дом.
Кузьмин довольно долго стоял на крыльце, прищуриваясь время от времени на калитку - для координации,- и вспоминал: кто же его еще называл так? Его уже тошнило и бросало в пот, но он вспомнил: так кричал отец, когда он, Кузьмин, не мог объяснить, почему же он однажды взял и не пошел в школу: ведь все уроки были приготовлены, и он так хорошо знал эту прямую дорогу!
Потом на .крыльцо выбежала Наташа и, сразу все поняв, увела его за дом.
На следующий день Кузьмины уехали в деревню, навестили Наташину мать. Вдоль дороги тянулись мокрые осевшие поля и сонный лес, такой покойный, вечный. Захотелось уйти, раствориться в этом покое, слиться с ним и, не знать, ни что будет завтра, ни потом.
В Москву вернулись в пятницу; чихающий, с гудящей головой Кузьмин провалялся всю субботу в постели, не позволяя приближаться к себе Анюточке и вяло обдумывая предстоящий на следующей неделе доклад в Академии, но в воскресенье утром, приободрившийся телом и распластанный духом, он суетливо собрал свой рыболовный инвентарь. Он уже натягивал в прихожей штормовку, когда вышла Наташа, встала у косяка, сложив руки на груди.