Последние капли вина
Шрифт:
На них были простые круглые шлемы и алые туники - на красном не так видна кровь; их длинные волосы (которые они смазывали маслом, расчесывали и укладывали в прическу, потому что были на войне) достигали плеч. Я видел, как один из них несется на меня, и мне не потребовалось подсказок, чтобы сообразить: этот человек убьет меня, если доживет до такой возможности.
Но, как часто бывает на войне, что-то заставило его лошадь шарахнуться в сторону, и я оказался лицом к лицу с другим человеком; он словно из-под земли выскочил, но с первого мгновения испепелял меня взглядом - как будто я его чем-то обидел. Я метнул дротик так, как учил меня Лисий, и попал ему в шею. Он свалился наземь, а глубоко вонзившийся дротик остался в ране. Потянувшись за другим, я заметил Лисия, сражающегося чуть в стороне. Он на миг оглянулся; я подумал: "Он меня потерял, ищет". Тогда я заорал пеан и бросился в схватку, где он мог бы меня видеть.
Не очень подробно помню, чем это все закончилось. Драка была как драка, такая же, как еще два десятка схваток, в которых я сражался в тот год и в другие годы. Но, если память меня не подводит, кажется, мы убили четверых или пятерых из них, а они достали только двоих наших, потому что уступали численно и были захвачены врасплох. Мы убили также одного из илотов, который схватил оружие, чтобы сражаться за них. Он был отважный человек, и если бы остался в Лаконии, его все равно убила бы "криптия" (так назывались отряды молодых воинов, обученных расправляться с подобными людьми) [70].
Когда уцелевшие удрали (потому что это были всего лишь налетчики, не получившие приказа стоять насмерть), Лисий велел нам собрать их оружие и доспехи в качестве трофеев. Я подошел к человеку, которого ударил дротиком; он лежал на спине, и древко торчало кверху. Я взялся за дротик рукой - и тут увидел, что спартанец еще жив.
Я узнал его по бородке, совсем мягкой, молодой: думаю, ему было чуть больше двадцати лет. Обеими руками он вцепился в землю, пальцы впились глубоко в дерн; зубы были стиснуты, губы обтянулись на них; глаза закатились кверху, высветив белки, спина выгнулась дугой. Он пытался дышать - или, скорее, не дышать из-за боли, - и в горле у него булькало. Пока я смотрел, он поднял руку, покрытую грязью, и ощупал дротик, торчащий из шеи. Я послал его сверху вниз в ямку за ключицей, как советовал Демей. Вот только никто не говорил мне, что бывает потом.
Я застыл, разглядывая его в сгущающихся сумерках, и тут он раскрыл глаза и посмотрел мне в лицо. За этот краткий миг я успел подумать об очень многом: о трудах и лишениях, которые он перенес в Спарте, сначала - чтобы стать мужем, потом - чтобы стать всадником… а теперь встретил такой скорый конец. Его рука упала обратно и снова впилась в землю, а он смотрел на меня с широкой улыбкой: то ли выказывал презрение, то ли бравировал перед смертью, то ли это просто были конвульсии от боли - не могу сказать. Кто-то подошел и остановился рядом; я оглянулся - это был Лисий. Он посмотрел вниз и сказал:
– Выдерни дротик, тогда он умрет.
Я протянул руку и увидел, что глаза этого человека все еще смотрят мне в лицо. Я подумал, слышал ли он слова Лисия. Рука моя коснулась древка - и тут же отдернулась. Лисий повторил:
– Выдерни дротик!
Его голос изменился: теперь это говорил филарх, отдающий приказ. Я думал, он поможет мне, но он стоял и ждал.
Я наступил ногой на бронзовый нагрудник спартанца и потянул. Рука чувствовала, как наконечник дротика раздирает сухожилия и скребет по кости, слышно было свистящее дыхание у него в горле - то ли оно было таким само по себе, то ли он сдерживался, чтобы не закричать. Он резко кашлянул, кровь выплеснулась у него изо рта мне на руки и на колени, а потом, как и говорил Лисий, он умер.
Лисий ничего не сказал, только кивнул и ушел. Я снял с мертвого тела доспехи и бросил в общую кучу, а после отбежал к стене и вырвал. Уже темнело и, думаю, когда я вернулся, никто не обратил внимания на мою бледность. Кто-то спросил:
– Сколько мы их уложили?
Я посмотрел на трупы - человек, которого я убил, тоже был трупом среди других - и сказал:
– Пятерых.
Вскоре после этого пришли спартанские глашатаи забрать тела по кратковременному перемирию, а мы надели трофейные доспехи, оставшись хозяевами поля боя. Потом сложили костер, чтобы сжечь наших убитых, ибо не знали, когда сможем отвезти их домой. Это тоже нелегко видеть в первый раз; да и не только в первый - честно говоря, и по сей день, когда огонь пожирает человека, с которым мы преломляли хлеб еще в полдень, я отвожу взгляд, помня лишь, что близких надо хранить в сердце.
Но когда все было выполнено, оружие составлено и часовые отправлены на посты, а сами мы сели у костра, чтобы съесть пищу, отобранную у спартанцев, - вот тогда к нам пришло чувство победы, пришла радость, с какой вкушаешь жизнь, когда враг повержен. Мы подменили часовых, чтобы поели, а потом вернулись назад, сняли доспехи и одежды, умастили и очистили друг друга в тепле у костра и заговорили о бое. Теперь в первый раз Лисий подозвал меня сесть рядом с ним; мы разделили с ним пищу, как делали в мирное время. Я понимал, что это означает: для пользы отряда он не хотел выделять меня до тех пор, пока я не покажу себя в бою. Когда-то, когда я после состязаний по бегу стоял у ног Афины, получая венок из ветвей священной оливы, меня переполняла гордость, - но теперь она представлялась мелочью по сравнению с сегодняшним.
Я смотрел на яркий огонь, видел, как сияет он на лицах и телах моих товарищей, на Лисии, сидящем рядом, и думал: "Если бы сейчас подошли чужие люди, то, хоть мы все обнажены, им не пришлось бы спрашивать, кто здесь главный". Тут из костра вывалилось обугленное полено, я вспомнил, что наша усадьба лежит в развалинах, урожай уничтожен, коровы и овцы угнаны, а рабы разбежались - и подумал: "Мы стали бедными; мы будем бедны многие годы, а может и всегда". Но я был молод, меня переполняло нынешнее мгновение, и вспомнил я об этой беде, как о чужом рассказе; я не мог понять в тот час, что когда-то почувствую ее сильнее.
Мы собрали сена и соломы для постелей и, пока Лисий обходил посты, я приготовил ложе и для него. Потом завернулись в плащи и легли рядышком. Поговорили еще немного, и он пообещал, если поместье его отца уцелело, одолжить нам рабов и скот на племя, когда спартанцы уйдут восвояси, и наше хозяйство снова начнет приносить какой-то доход.
– Они никогда не остаются дольше двух месяцев, а иногда и того меньше.
Сказал - и сразу заснул, как задутая лампа. Я весь одеревенел от долгой верховой езды, и на земле мне никогда прежде спать не приходилось; я лежал и думал, что не сомкну глаз, а через мгновение оказалось, что уже утро.
За последующие недели мы прожили не один точно такой же день - или очень похожий. Иногда нам удавалось спасти весь скот усадьбы, сдерживая спартанцев, пока его угонят; иногда они разбивали нас и оставляли себе все, что захватили. Часть скота люди для сохранности отослали заранее на Эвбею, как было заведено у афинян во время войны. То, что совершал наш отряд, было мелким делом, так как войско Демосфена уже вышло в поле и спартанцам пришлось отсиживаться в крепости Декелеи. Их возглавлял лично царь Агис; имея двух царей, они всегда обходились с ними свободнее, чем другие народы. Это был тот самый Агис, который, увидев в землетрясении дурное предзнаменование, избегал ложа своей новобрачной в течение года, как я уже упоминал. Он вел войну с какой-то горькой обидой, словно имел особые причины ненавидеть афинян; однако об этом я еще расскажу в подходящий момент. Но Демосфен сумел обуздать его желания. Агиса нельзя было изгнать из Декелеи, это слишком сильная крепость, и спартанцам удалось захватить ее лишь потому, что во время перемирия в ней стоял малочисленный гарнизон. Однако Агис успел сделать все, что обычно рассчитывает успеть предводитель набега за один сезон; мы думали, что скоро он отправится домой и Демосфен сумеет отплыть на Сицилию. Тем временем у Пограничной Стражи работы стало меньше, и мы иногда по нескольку дней не видели дела.