Последние Каролинги – 2
Шрифт:
«Я, Эд, король Нейстрии, чувствуя приближение скорой смерти и не имея сыновей, дабы унаследовали мне, передаю трон свой и свою корону высокородному Карлу из дома Каролингов, и объявляю его своим единственным законным наследником. Своей королевской волей повелеваю всем моим вассалам принести присягу на верность Карлу Каролингу, чтобы прекратились тяжкие распри между франками и многолетняя война, терзающая Нейстрию.
С тем препоручаю королевство свое Карлу, а душу – Господу Богу.
Дано в Лаоне, в канун святого Мартина,
в год от Рождества Христова 898, в год
же от сотворения мира 6097.»
В ярости Роберт скомкал пергамент в руке, готовый бросить его и растоптать. Должно быть, Феликс угадал эти его намерения, потому что сипло проговорил:
– Это – одна из к-копий… Остальные разосланы герцогу Бургундскому… и герцогу Лотарингскому… императору Арнульфу… и в Рим, к святому престолу…
Диким
Он поднял глаза на Феликса.
– А вассалы Эда?
Рот нотария задергался под этим взглядом, но он ответил:
– Они присягнули Карлу и перешли под его руку.
Что же это значит? Из властителя и победителя он может вмиг превратиться в осажденного? Неужели удача на самом деле обманула его? Неправда! Он еще справится со всеми.
Легко шагнув вперед, он схватил Феликса за ворот рясы и тряхнул изо всех сил.
– Кто может знать об этом больше? Ну! Говори!
Рот Феликса задергался еще сильнее, так что слова едва можно было разобрать.
– Королевский исповедник… приор Горнульф от святого Медарда… известный под прозвищем Авель…
Авель? Эта скотина… вечно он со школьных лет путался под ногами и мешал… пока не прибился к Эду. Но этот жалкий Феликс прав… королевский исповедник может знать многое… многое, в том числе и то, что никому, кроме исповедника, недоступно. Роберт выпустил Феликса. Он еще успеет поквитаться с этой ничтожной тварью… а пока есть другие дела. Взгляд его снова упал на книги, брошенные на пол. Хроника Эвдингов? Нет и не будет никаких Эвдингов! Есть только Робертины, ныне, присно и во веки веков! Он крикнул, подзывая стражников, оставшихся на лестнице. И веско произнес:
– Все, что принадлежало покойному королю, вынести во двор и сжечь дотла. И это тоже. – Он пнул книги носком сапога. – Дабы избежать распространения заразы.
Добраться до обители святого Медарда было делом нетрудным. Значит, Авель. Выходит, преодолел природную тупость и приобщился священнического сана. Ах да, Роберт же мельком видел его при дворе… тогда. И книги, наверное, были его. Он, правда, не сумел продолжить эти хроники, но, возможно, в состоянии был их прочесть. Возможно также, что книги он бросил, как наименее важные свидетельства тайн, разведанных им, а что позначительнее – прихватил с собой. Ничего, мерзавец всегда был тяжел на подъем.
Привратник у входа бормотал что-то насчет того, что отца Горнульфа нет в монастыре, и никто не видел его уже несколько дней. Роберт, конечно, ему не поверил. Вечно одно и то же. Никогда не могут придумать ничего нового. Ладно, его охрана перетряхнет весь монастырь и отыщет этого урода.
Они сразу же двинулись по направлению к приорским покоям. Привратник крикнул им вслед, что отец Горнульф никогда не занимал этого здания и что там лечебница. Это сообщение тоже не вызвало доверия, но парочка монахов, осторожно жавшихся у портала храма, подтвердила его. Роберт все же велел охранникам обыскать лечебницу и богадельню, отправив с ними одного из монахов, другому же приказал служить проводником в келье Авеля. И, оказавшись там, понял, что привратник, очевидно, не солгал. Дверь кельи был нараспашку, и сама келья, хоть и покинутая, вероятно, совсем недавно, успела приобрести нежилой вид. Роберт велел монаху убираться и вошел. Первое, что он увидел – выемку в кирпичной кладке стены. Тайник! Открытый и пустой. Нет, не подвели предчувствия. Авель у себя что-то прятал. Но что? Уж верно, не еду с выпивкой – став приором, он был в состоянии обжираться в свое удовольствие. Безумие какое-то… доверять тайны двора тупице Авелю… а тот оказался достаточно умен, чтобы уволочь их с собой. А может быть, если он удирал в спешке, то не успел захватить всего? Роберт еще раз пошарил в тайнике, который от этого не заполнился. На табурете у постели лежали две книги – тоже две, что за странное совпадение! Роберт схватил их – это оказались Часослов и Бревиарий. Роберт лихорадочно перелистал их, встряхнул, постучал по переплетам, но ни единого постороннего листка не выпало из благочестивых книг. Где еще мог прятать тайные документы проклятый монах? За распятием, конечно же, за распятием… эти ханжи любят доверять свои делишки Богу! Он сорвал распятие со стены, но ничего за ним, кроме паутины, не обнаружил. Где еще он не смотрел? Он переворошил соломенное ложе приора, потревожив гнездо клопов, искромсал ножом грубое покрывало, но по-прежнему не находил ничего. Однако остановиться он уже не мог, равно как и допустить мысли, что Авель способен был не оставить у себя ничего скрытого. Он слишком лелеял надежду вызнать здесь новые опасные секреты, чтобы просто так от нее отказаться. Роберт метался по келье, тычась туда и сюда, переворачивал табурет, заглядывал под кровать. В его красивом лице не осталось сейчас ничего привлекательного. Он был похож на старого скрягу, рыщущего в поисках медного гроша. В своем возбуждении он даже не заметил стука костылей в коридоре, и лишь случайно, обернувшись, встретился взглядом с человеком, который уже некоторое время наблюдал за ним. Это был опиравшийся на пару костылей мужчина одних примерно с ним лет, светловолосый, светлобородый, кареглазый. Он не сводил взгляда с Роберта и совершенно откровенно над ним насмехался.
По этой усмешке Роберт его и узнал.
– Что, брат школяр? – произнес Фарисей. – Ищешь, где брат твой Авель?
Мокрые от пота руки Роберта сжались в кулаки. Но он не мог ударить Фарисея – эта издевательская усмешка были сильнее его, заставляла почувствовать себя жалким и приниженным. И слова эти, и усмешка откровенно свидетельствовали о том, что калека знает его таким, каким не знает никто. Глубоко вздохнув, Роберт вышел из кельи, тщательно обойдя стороной Фарисея, и наткнулся на одного из своих телохранителей, прибежавших доложить, что нигде в монастыре означенный приор Горнульф не был найден. Роберт кивнул в сторону кельи и произнес наиболее благостным тоном:
– Прекратить страдания калеки.
Это был именно тот ответ, которого Фарисей ожидал от графа Парижского.
Снег, хоть и позадержавшийся в этом году, все же выпал. Пока что не очень щедро, но белая крупа уже припорошила землю и сыпалась с хмурых небес, при порывах ветра залепляя глаза. Правда, в лесу ветер не слишком ощущался. Было тихо, и ноги, ступавшие по тонкому белому покрову, оставляли на нем четкие следы. Монах и мальчик довольно сноровисто двигались по лесу, согреваясь ходьбой.
Авель думал, как необычайно повезло им с Винифридом. На протяжении всего их пути от Лаона единственными их врагами были холод и голод – ощущавшийся, правда, теперь весьма сильно, ибо их заплечные мешки почти опустели. Но ведь они, в силу обстоятельств вынужденные держаться в стороне от торных дорог, могли столкнуться с гораздо худшими противниками. Разумеется, помимо ножа, которым снабдил его Фарисей, Авель вооружился также здоровой суковатой дубиной, выломав ее себе сразу же, как только они вошли в лес. И все же против волчьих стай и шаек озверевших мародеров это было вовсе не надежное оружие. Но – видно, Господь хранил в пути смиренных своих слуг, никаких хищников ни в человеческом образе, ни в зверовидном им не встретилось, хотя волчий вой слышали они не раз. Правда, путешествие их еще не кончилось, и всякое могло случиться, и замерзнуть они еще могли, и сбиться с пути… Авелю в прежние года дважды приходилось бывать в Веррине вместе с королевской свитой. Но тогда он ехал по дороге, верхом на крепком муле, под защитой надежной охраны. Так что нынешнее путешествие напоминало не те поездки, а давнюю пору, когда Авеля сорвало с места и понесло по городам и весям в компании Нануса и Крокодавла. Тогда-то он и узнал кое-что о тайных тропах через леса. И теперь эти воспоминания пробуждались, вытесняя страхи и тревоги последних месяцев, и Авель размашисто шагал, забросив на плечо свою дубину, и, несмотря на то, что мороз кусал нос и щеки, а желудок прилипал к позвоночнику, на душе у него было легко. Не видя опасности прямо перед собой и не ощущая ее, он не мог бояться.
Из этого состояния Авеля вывел голос Винифрида:
– Отец Горнульф, могу я спросить…
Авель кивнул. Он ожидал, что мальчик спросит о еде, или о том, далеко ли еще до Веррина, или что-то подобное, однако вопрос, заданный Винифридом, оказался совсем другого рода:
– Королева, моя крестная мать, и король – они в раю?
Авель остановился в недоумении. Причем в недоумение его повергло вовсе не то обстоятельство, что юный отрок задает подобный вопрос. Возрастая в монастыре и с малолетства привыкши подчинять жизнь его уставам, а также ежедневно слыша слова Святого Писания, Винифрид более склонен был помышлять о чудесах Господних и спасении души, чем об играх и драках, как прочие его сверстники. В будущем это предвещало в нем прилежного монаха, и Авель был чрезвычайно этому рад. Монашеская жизнь представлялась ему наилучшим жребием, дарованным человеку, хотя сам он в юности бегал от этого жребия, как черт от ладана. Нет, он вовсе не удивился, услышав от мальчика этот вопрос. Он просто не знал, что ему ответить. Королева, их с Винифридом благодетельница, разумеется, достойна была райского блаженства. Но, строго говоря, она скончалась без исповеди и покаяния, без отпущения грехов, не приняв святых даров – пусть и не по собственной воле, но именно так. А Эд… он-то умер как истинный христианин… однако то, что узнал Авель о делах покойного короля и его нраве, заставляло его смутно усомниться в том, что перед Эдом распахнутся небесные врата.