Последние Каролинги – 2
Шрифт:
– Пошел вон! – рявкнул на него Авель и потащил назад. – Нечего таращиться, пошел!
Пока Авель тычками выпроваживал Вигора, Эд, цепляясь за полог, поднялся на ноги. В отличие от монаха он прекрасно понял, что хотел передать ему комедиант. Послать шпионов присмотреть за графом Парижским Эд решил еще в конце лета, после того как они сообщили ему о передвижениях Бруно. Ему было подозрительно исключительно примерное поведение Роберта среди всеобщих мятежей и бунтов. Но вместо тайных заговоров шпионы открыли другое…
…Только взять меч и одежду. А там – собрать всех верных – и на Париж! Разве не брал он города с единого приступа? Как в старые
Темная безудержная ярость, казалось, столь прочно позабытая им, хлынула в душу, как река в знакомое, хоть и пересохшее русло, захлестнула, придала сил. Но сил этих хватило ненадолго. Новый приступ слабости перемог их. Шатаясь, Эд сделал еще несколько шагов и рухнул на пол, сбивая жаровни. На грохот вбежал Авель, подхватил неподвижное тело короля, подтащил его к постели, уложил. Потом бросился затаптывать горящие уголья, рассыпавшиеся по полу. Упредив пожар, снова вернулся к Эду.
– Не могу умереть… Нельзя умереть… – как заклинание, шептал тот. Сила ушла, но ярость оставалось. Ярость и отчаяние. Как желал он иметь живого врага, на котором бы выместил весь гнев полной мерой! И вот враг нашелся – не просто враг, истинный виновник всех его несчастий… а он так слаб, слабее новорожденного младенца, ибо даже не в силах пошевелиться.
– Нельзя умереть…
Именно сейчас, глядя на него, Авель начал понимать то, от чего упорно старался отгородиться умом – Эд умрет. Но он сказал:
– Господь милостив…
– Милостив? Бог посмеялся надо мной! Ты говорил – он мстит за меня… а он не мстил… и мне не дал отомстить! Будь он проклят, твой Бог!
Ему казалось, что он кричит во весь голос, но он лишь хрипло шептал. Однако Авель его услышал. И такого он не мог вынести даже от Эда.
– Не богохульствуй, господин мой! Король превыше всех людей, но всех королей превыше Бог! Нам не дано знать замыслов Его, но мы все в Его руке.
– Тогда пусть Бог скажет сам… пускай скажет.
Эд с трудом повернул голову вправо. За жаровней на высокой подставке лежала Библия, из которой Авель пытался читать королю, мучимому гибельной бессонницей.
Авель немного промедлил в нерешительности. Он понимал, о чем речь. Но христианин не должен гадать и вопрошать о своей судьбе… и Эд прежде никогда не обращался к гадателям и заклинателям… а, с другой стороны, Авель прекрасно знал, что большинство грамотных людей вопрошают судьбу по Святой Книге, и священнослужители – не составляют исключения.
Глубоко вздохнув, он подошел к пюпитру, раскрыл Библию и прочел первый стих, на который упал его взгляд:
«Я один не могу нести всего народа сего; потому что он тяжел для меня.
Когда Ты так поступаешь со мною, то лучше умертви меня, если я нашел милость перед очами Твоими, чтобы мне не видеть бедствия моего».
Довольно долго Эд лежал молча. Когда он, наконец, заговорил, голос его был настолько тверд и ровен, насколько это возможно было в его состоянии.
– Позови ко мне Альберика. И пусть придет Феликс. Скажи ему – я хочу составить завещание.
– Нет!
Авель вздрогнул, пробужденный от полудрему, в которую его погрузило утомление. Голос принадлежал Альберику, но его самого нигде не было видно. Значит, он еще там. Когда пришли Альберик с Феликсом, Авелю, после того как снова запалил огонь в жаровне, велено было уйти. Шагнув за порог, он уселся на пол и сам не заметил, как задремал.
– Это безумие! Я отказываюсь!
Снова говорил Альберик. Даже кричал.
Авель повел глазами и увидел, что Феликс стоит по другую сторону от дверного проема. Выходит, Альберик остался с Эдом один на один. Приор с тревогой смотрел на Феликса, ожидая, что скажет нотарий. Однако тот молчал. Возможно, он не в силах был что-либо произнести. Даже в сумраке видно было, что он страшно бледен, и лицо у него дергалось, как всегда, когда он волновался. Дрожала и рука, измазанная чернилами, в которой он сжимал какие-то свитки. Не дождавшись ничего от Феликса, Авель напряг слух, пытаясь понять, что говорит Эд. И снова безуспешно. Голос Эда звучал слишком глухо и тихо. Потом настала тишина, нарушаемая лишь треском поленьев в жаровнях. Затем Альберик медленно, с трудом – точно это он был болен, сказал:
– Хорошо. Я это сделаю. Но так хочешь ты, не я.
На сей раз Авелю удалось разобрать, что произнес Эд. Всего одно слово.
– Поклянись.
– Клянусь. – Короткое молчание. – Клянусь своим мечом.
Хриплое, тяжелое, вымученное:
– Жизнью детей поклянись!
– Клянусь жизнью своих детей, что исполню твой приказ.
снова тишина. Звук шагов. Голос Эда.
– Нет. Не подходи. Твоя жизнь тебе еще нужна.
Альберик вышел из опочивальни. В руке он сжимал свиток наподобие того, что был у Феликса. Лицо же у него при этом было такое, что Авель не рискнул его ни о чем спрашивать. Альберик молча прошел мимо старого друга и стал спускаться вниз. По лестнице навстречу ему уже поднимался граф Вьеннский.
Нанусу и Крокодавлу не повезло вдвойне. Во-первых, патруль стражи вовсе не выслеживал Ксавье, а по чистой случайности оказался подле Гнилой Хибары во время завязавшейся заварухи. А во-вторых, после той заварухи они, хоть и были оба ранены, а у Нануса вдобавок и повреждена спина, они остались живы. И теперь им предстояло вдоволь вкусить от графских застенков. Для начала их подвергли бичеванию. А потом пришла очередь дыбы.
На вторые сутки на допрос убийц своего оруженосца явился сам граф Парижский. Он спустился по склизкой крутой лестнице, как раз когда Крокодавла снимали с дыбы. Бросив на него косой взгляд, граф брезгливо поморщился. Пытаемого, разумеется, раздели, а Крокодавл и полностью одетый никогда не являл собою привлекательного зрелища. Урода бросили на скамью, и подручный палача плеснул на него ведро воды. Ледяные струи смыли с лица гистриона кровь и грязь. Он приоткрыл глаза и хватанул ртом воздух.
– Где-то я видел эту рожу… – задумчиво сказал граф. Затем бросил одному из сопровождающих его воинов:
– А ну-ка, посвети!
Тот сунул факел к лицу Крокодавла, едва не опалив ему редкие, грязно-седые космы.
– Точно, видел, – Роберт прикусил губу. Что-то у него было связано в памяти с подобным уродом… маленькая голова, огромное брюхо… то ли говорили, то ли сам встречал… – Сатана! – Роберт хлопнул себя по лбу. – Правильно, Сатана! Ты изображал Сатану на представлении в Лаоне, когда Эд получал парижский лен! Вот уж правда – двенадцать лет прошло, а такого урода не позабудешь! И… – он снова задумался, – мои люди доносили, что похожий на него – а может, и этот самый появлялся во дворце уже при Эде… и при нем отирался еще один… и этих ведь тоже двое…