Последние пассажиры
Шрифт:
– Помоги…
Жиган дернулся и вскочил на стуле, растирая сонные глаза. То, что он увидел, ввело его в ступор. В дальнем конце трапезного вагона, у самого входа, стоял Щербатый которого он не видел почти сутки и едва ли вообще рассчитывал увидеть когда-либо.
Щербатый был совершенно грязным и насквозь промокшим. На бледном лице странные красные язвины. У правого мыска лба непонятная залысина, где отсутствовали еще недавно росшие там густые каштановые волосы. Он тряс перед собой ладонями и тяжело, с хрипом, дышал.
Жиган
– Помоги, – снова простонал вернувшийся на станцию убийца скинхеда Шума. – Помоги мне…
Щербатый трясущейся ладонью коснулся своей головы, и Жиган с ужасом увидел, как прилипшие к распухшей руке грязные волосы с невероятной легкостью отслоились и остались между пальцев.
– По-мо-ги…
– Твою мать! – заорал Жиган и попятился назад. – Не подходи! Клим! Клииим!!!
Он все понял. Щербатый после своего бегства где-то угодил в очаг такой сильной радиации, что за считанные часы стал живым трупом.
– Клим! Сюда!
– Помоги… – повторял свой хрип Щербатый. Он вдруг как-то дернулся, и из его рта хлынула бело-желтая масса. Щербатый рухнул на пол вагона, и задергался в конвульсиях. А изо рта продолжала безостановочно литься рвотная масса, которая с каждой новой судорогой все больше окрашивалась в кровавый цвет.
Такие консервы он уже видел. Они ели их на станции несколько дней назад. Еще несколько упаковок флотских сухпайков. Именно таких, какие он принес на станцию, когда пришел туда на постой. Это уже интересно. Медикаменты. Бинты. Пакеты с солью. Спички. Свечи. Сухарики. Понятно. Презервативы? Именно. Две огромные упаковки. И… Порножурналы. Целая стопка. Штук сорок. Моряк нахмурился и прикрыл глаза. Он сосредоточенно думал обо всех этих вещах, что были аккуратно уложены в машине. Порножурналы. Сухпайки. Презервативы. След перепачканного в белой масляной краске ботинка… Родька…
– Черт! – Моряк прыгнул за руль машины. Сомнений никаких уже не было. Он вспомнил. БРДМ взревел двигателем и, тараня обрушенную плиту стены здания, вырвался на улицу.
– Ваффен умер, – мрачно произнес Клим, глядя на распластавшегося в луже собственной рвоты и крови Щербатого. Тот, казалось, тоже уже был мертв. Хотя нет. На вывернутой распухшей ладони иногда подергивался большой палец. За последние минут пятнадцать распухли не только ладони. Все тело Щербатого невероятно надулось. И лицо распухло настолько, что уже не было видно глаз, и рот, из которого сочилась отвратительная кровавая масса, был лишь крохотным отверстием. – Ты убил парня… Он умер…
Эстонец так и не смог доползти до своего ящика. Хотя, возможно он полз к жилищу Родьки. Она опустилась на колени возле избитого тела и плакала, обняв голову мертвеца.
– Прости меня! – причитала девочка, убаюкивая голову мертвого Ваффена. – Родненький, прости! Я не хотела чтобы так… Не хотела! Прости! Миленький! Ваффик! Зайкин! Прости меня!
Жиган через окно посмотрел на эту душераздирающую сцену и вздохнул.
– Ну… Сам виноват… Так уж вышло…
– Да уж. Так вышло. – Угрюмо проговорил Клим, не сводя глаз со Щербатого. – А теперь здесь еще и радиация.
– Нда… И нас осталось всего трое, – кивнул Жиган.
– Двое, приятель. Нас осталось двое. А ты один.
– Что? – Жиган уставился на Клима. – Это как понимать?
– А так и понимай. Я забираю Родьку, и мы уходим. Наши пути расходятся. Ты парня ни за что угрохал, а он даже не сопротивлялся. И я больше знать тебя не желаю.
Клим вышел из вагона и зашагал по перрону станции. Но Жиган догнал его и, дернув за плечо, развернул к себе лицом.
– Может, потрудишься объясниться, а?!
– Что я должен тебе объяснять, Жиган? То, что о девочке буду заботиться я и только я?
Жиган угрожающе ухмыльнулся.
– Мне бы очень хотелось знать, что именно ты имеешь ввиду. Я ведь давно заметил, как ты на нее смотришь. И тебе совсем начхать, что ей пятнадцати еще нет. Что она еще ребенок! А теперь ты с такой отеческой заботой заявляешь, что забираешь ее, и наши пути расходятся. Боишься, что я и тебя за педофилию отделаю, как Ваффена?!
– Я не педафил. Я педагог!
– Какая хрен разница, урод! Она еще ребенок! – воскликнул Жиган.
До Родьки донесся этот возглас. Она притихла и уставилась на двух, пока еще живых людей оставшихся на станции.
– Ребенок? Я в школе работал. Знаешь, чего я там насмотрелся от этих детишек?! Рассказать тебе, как под лестницей в школе во время урока уборщица застукала восьмиклассницу, делающую минет двум десятиклассникам, а третий снимал это с ее ведома на камеру мобильника!? Рассказать, как парни угощали малолеток сигаретами, набитыми шалфеем, а потом снимали на те же мобилы, что с этими тупыми овцами творилось? Рассказать, как на выпускном девки обоссавшиеся раком стояли на школьном газоне и блевали, перепившись самогона или спирта! Рассказать, как часто находили в раздевалке спортзала использованные презервативы и шприцы? Рассказать, что только за последние перед войной полгода в нашей школе семь учениц сделали аборты, и двум из них не было еще пятнадцати! Рассказать, что среди этих детишек было девять диагностированных алкоголезависымых. И одному из них всего двенадцать! А три десятиклассника плотно сидели на героине! Я не говорю уже про коноплю, пиво и просто сигареты и десятиэтажный мат из их поганых глоток! Пиво они пили у входа с утра, перед уроками. Иногда на переменах! Вырождавшиеся ублюдки! Нет никаких детей. Дети только в яслях и были. Даже в детсадах уже не дети и уроды какие-то! А Родька, сколько тут жила, ни разу не притронулась, ни к сигаретам, ни к алкоголю, хотя этого было в достатке. Она чистая и здоровая! И потому и выжила в отличие от всего того сброда, что сразу передох! Она с головой и толковыми понятиями в голове!
– И поэтому ты решил, что ее надо трахнуть?! – засмеялся зло Жиган. – Небось, и в эту умную голову тоже, ага?!
Клим шагнул в сторону Жигана и свирепо посмотрел в его глаза.
– Я же сказал. Она чистая и здоровая! Сколько, по-твоему, сгорело в ядерном огне людей? Три миллиарда? Пять? Сколько мы видели чужаков за последние месяцы? Вообще ноль! Людей остались единицы и надо выживать! Сейчас не те времена, когда надо смотреть на совершеннолетие по паспорту! Родька плодоносная и сможет родить нормальное потомство. А потомство – ключ к выживанию нашего вида! Но сейчас такое время, что в любой момент любой из нас может подхватить нежданно-негаданно радиацию, как Щербатый. И тогда все! Ее надо оплодотворить, пока она здорова, сильна и молода! Даже если она не захочет сразу, я сделаю это ради будущего нашего вида. А потом она все поймет!