Последние рыцари
Шрифт:
— Господи боже, что-то сейчас наш Ивица поделывает? Давится ли и он такой же пурой? Мок ли сегодня под дождем, мое сокровище? Пообвык ли там, в монастыре? Заботится ли о нем дядя Квашня?
Староста удивленно взглянул на жену.
— Чего на меня свои буркалы вытаращил?! Что, не могу вспомнить о родном сыне? Постыдись! Словно жалеешь, что предчувствие тебя обмануло! Но бог не сделает по-твоему, нет, нет и нет, хоть лопни от злости, от…
Кто-то постучал в дверь.
— Опять эта кривохвостая Шлюха, ведьма шелудивая! И сегодня
— Не смей так говорить, а еще католичка! — остановил ее староста.
Стук повторился.
— Ступай, Косая, отвори, черт бы ее драл!
Но, к великому их удивлению, вошел Баконя, бледный, по колено в грязи, с зонтом в руке и полосатой торбой за плечами. Поздоровавшись, сел, снял шапку, хлопнул ею о колено; брызги полетели во все стороны…
— О боже… боже! — еле слышно простонала мать. — В чем я провинилась перед тобою, боже праведный, за что меня так караешь?! Что-то сейчас ска…ажут э…ти на…ши разбой…ни…ки! О! о! о!
Тут и у старосты развязался язык:
— Ах, несчастное дитя, убей тебя гром!.. Знал я, все наперед знал!..
Пузан, Косая, Чернушка и проснувшийся Заморыш последовали примеру родителей, и в доме Космача разом поднялись плач и рыдания.
Баконя вскочил и крикнул:
— Перестаньте… я по делу пришел!
— По какому там делу, убей тебя гром! — закричал староста.
— Говорю, по делу! Ступай сейчас же за Обжоровым «Ослом».
— Что-о-о-о? Ка-а-ак?
— Говорю, ступай за Ослом и скажи ему, что дело его касается и ему же на пользу пойдет, но гляди, чтобы не услыхал отец.
Космач разинул рот, но его подтолкнула жена.
— Иди, нечего раздумывать, неужели мой мальчик не знает, что говорит? Не видишь разве, что это поручение вратера!
Староста протер ладонью глаза, взял комок пуры и вышел.
— Значит, не прогнали тебя, материно счастье, материна радость? — спросила Хорчиха, осыпая Баконю поцелуями. — Тебя и в самом деле послали? И к Ослу, этому шелудивому Ослу? Чего ради?
— Прошу тебя, мать, подними-ка от стола ребят, я голоден! — сказал Баконя, вынул из торбы лепешки, брынзу и принялся есть.
Мать спровадила детей и принялась рассказывать, что случилось с Заморышем.
— Тетка Шлюха порчу напустила. Она, и никто другой!
Баконя встал, поцеловал брата и вернулся на прежнее место. А мать забилась в угол и спросила, понизив голос:
— И матери не скажешь, в чем дело?
— Вернется отец, сама услышишь.
— Знаю, но, может, что и посоветовала бы. Впрочем, поступай как знаешь. Разуть тебя? Значит, не хочешь? И как по такой погоде, да и в такую даль! Ей-богу, у этого вра Квашни нет сердца! Посылать из-за какого-то шелудивого Осла! И зачем бы это, сынок, а? Стало быть, что-то важное! А что, если с ним притащится и старый Обжора? Знаешь, ты ему сразу: «Проваливай, не тебя касается!» Так и скажи, веди себя умненько, дитятко!
Прошло
Это был парень лет восемнадцати, коренастый и косоглазый, как все Обжоры.
— Хвала Иисусу! — произнес с порога Осел. — А ты, Ива, домой, что ли, вернулся?
— Да вот пришел с тобой поговорить.
— Со мной?
— Да, хочу спросить, где дядин Буланый, — сказал Баконя, глядя ему прямо в глаза.
Староста и Хорчиха вскочили со стульев. Осел бросил на них испуганный взгляд и, заикаясь, проговорил:
— Ей-богу, не понимаю, о чем спрашиваешь! Разве у вра Брне пропал конь? Неужто кто увел?
— Увели его вы… Кто именно, сам знаешь, — строго заметил Баконя. — Отвиливанья тут не помогут, не трать слов напрасно… Все уже известно.
— Да кто тебе наплел, сто чертей ему и одна ведьма?!
Староста вмешался в разговор, притворяясь, будто и ему все известно.
— Не ругайся, ослиная морда, а говори, где конь.
— Стоит мне сказать слово, и ты завтра же утром проснешься в кутузке, — угрожающе протянул Баконя. — И тебе достанется больше всех, другие, отсидев, отправятся по домам, а тебя забреют в солдаты.
Осел побледнел.
— В солдаты, понимаешь, — продолжал Баконя, — потому что дядя больше всего на тебя зол. Он сказал: «Того висельника я отправлю за море, пусть ему десять лет подряд выдают по десять палок каждое утро».
— Вот так же в прошлом году выслали одного из Приморья, и подох от розог, — заметил Космач.
— О Иисусе! О пресвятая дева! О праведный Иосиф! Чего только не бывает на свете! — прошептала, вздыхая, Барица.
— Ну, хорошо, а где свидетели? — спросил Осел.
— А откуда бы мне знать и почему меня дядя послал по такой погоде, если бы точно не знал, кто увел коня?
— Ну, я, как говорится…
— Выслушай до конца! — прервал его Баконя. — Я пожалел тебя и стал умолять дядю: «Не надо, дядя, погодите, покуда не встречусь с Ослом. Кто знает, может, все еще по-хорошему кончится, может, Обжора меньше всех виноват». Тогда фра Брне смягчился и сказал: «Отправляйся, попробуем еще и это, черт бы их подрал. Если повинится и тотчас вернет Буланого, дай ему вот эти пять талеров!»
— Неужто еще пять талеров! — воскликнул староста.
— О господи Иисусе! О пресвятая дева! О праведный Иосиф! — запричитала снова Барица.
Баконя развязал уголок платка, вынул пять монет и протянул их Ослу. При виде серебра у того загорелись глаза, он потянулся было за ними, но вовремя одумался.
— Ей-богу, обязательно постараюсь разузнать и донесу…
— Нет, говори сейчас же, где лошадь, не то я тотчас отдам дядину бумагу.
— Какую бумагу? — спросил староста.
— Дядя так приказал: «Если Осел заартачится, отдашь отцу вот эту бумагу, пускай тотчас отнесет в город и подаст в суд, а там уж дело пойдет». — Баконя вынул из сумки что-то завернутое в газету.