Последние рыцари

Матавуль Симо

— И зачем нужно было доводить дело до этого? Почему не дали мне говорить, а то этот бешеный Храпун — трах, бац, бум, пум! Будто нельзя по-человечески…

— Ладно, ладно! Ступайте теперь!..

— Добрый мой и славный вра Брне! — разливался Шакал. — Только не подумай, что мы перестали уважать тебя или я не знал, что ты поступишь по справедливости! — И приложился к руке фратера.

Один за другим Ерковичи облобызали ему руку, и каждый уверял, что «уважает его, как и раньше», и просил извинить. Кое-кто, уходя, крикнул:

— Доброй ночи, брат Космач, прости и спасибо на угощении!

Уходя, Храпун протянул плачущим голосом:

— Я вовсе не ду-мал… тебя ос-кор-бить!

— Ступай, ступай, дай тебе бог здоровья! — сказал фратер, пошатываясь, направился к кровати и повалился на нее с таким вздохом, точно избавился от

стопудовой тяжести.

— Та-а-а-а-ак! Уф! Черт бы вас драл всех, всех до одного!.. — простонал он.

— Ах, проклятые! Антихристы! Бандиты! Охальники! Убийцы! Разбойники! Убей вас бог! Ну, буду жив, заплатите вы мне за все, — бранился Космач.

— Вот, милый деверь! Вот они каковы, сам видишь, верь им теперь! — причитала Хорчиха.

— К черту всех, всех, всех! Уф! — стонал фратер.

На заре, как приказал фратер, Степан оседлал лошадь.

Усадив брата в седло, Космач выжидательно стал перед ним.

Фратер, бледный, словно после тяжелой болезни, поглядев на кончик сапога, буркнул:

— Значит… мгм… поглядим!.. После рождества!

— Ладно… того… как прикажешь! — ответил Космач. Фратер задумался и наконец решительно произнес:

— А знаешь, пусть идет сейчас же! Пусть идет!.. Сейчас же! — и, пришпорив лошадь, поскакал.

Космач и Хорчиха обняли Баконю, убеждая слушаться дядю, помнить, как любят его Ерковичи, и, хотя бы назло им, исправиться.

Степан и Баконя двинулись в путь.

Отец и мать стояли во дворе, пока не потеряли их из виду, и только тогда вошли в дом.

IV

Вступление в новую жизнь

Баконя и Степан торопились изо всех сил и все же не поспевали за резвым фратерским конем. Но, несмотря на такую гонку, Космачонок засыпал слугу бесконечными вопросами, не давая ему передохнуть: что там за село, куда ведет дорога, откуда течет река и т. д. Каждый встречный приветствовал фратера, и каждый спрашивал Степана, куда ездил преподобный отец и чей это паренек. Баконя диву давался, что такое множество людей знает дядю, ведь ушли они от Зврлева бог знает куда! Пересекая в какой-то долине большую дорогу, они увидели быстро ехавшую навстречу господскую коляску, запряженную парой добрых коней. Фратер остановил лошадь, коляска подкатила к ним. Мужчина в феске, сидевший на козлах, почтительно поздоровался: «Хвала Иисусу!» Позади, на сиденьях, развалились двое. Таких Баконя не видел даже во сне (мальчик ни разу до сих пор не был в городе). Справа сидел старик с седой бородой до пояса, в шляпе, похожей на огромный гриб. А слева от него — тощий, испитой человечек с двумя стеклянными оконцами на крючковатом носу. Оба они залопотали, размахивая руками, потом старикашка вынул коробочку и протянул ее дяде, дядя взял двумя пальцами черный порошок, понюхал и чихнул. Степан, не переставая удивляться вопросам Бакони, объяснял ему:

— Такую одежду и шляпы носят в городе все господа. Окошечки надевают люди, которые плохо видят. А порошок нюхают, чтобы укрепить зрение. Язык, что ты слышал, называется итальянским, и на нем говорят все ученые люди. «Прке» значит «почему»; «ши» значит «да!»; «же» значит тоже «да», и так далее.

Когда они добрались до реки, солнце стояло уже высоко. Степан и паромщики с большим трудом ввели на паром коня: он то становился на дыбы, то бил задом. «Что за дьявол сидит в нем сегодня?!» — заметил фра Брне. Наконец весла ударили по воде, и паром отвалил от берега. Степан стоял посередке, одной рукой он держал коня под уздцы, другой заслонял глаза от солнца. Фратер остался на берегу. Сложив ладони рупором, он крикнул: «По-ле-гче! По-ле-гчее! Только не на-пу-га-айте. Смотрите, чтоб не сломал себе ног, как сходить на берег будет!»

Баконя стоял позади фратера. Не раз он слышал обо всем, что сейчас было перед его глазами, но на самом деле все оказалось совсем не таким, как он себе представлял. Вот бурлит-клокочет вода, словно в тысяче горшков варится капуста. И откуда столько воды?! В Зврлеве есть только ямины — колодцы для дождевой воды, летом они пересыхают, и приходится ходить далеко к родничку, но и там давка, а сколько проломленных голов из-за того, что каждый норовит пролезть первым! Тут же всласть напились бы не только все люди, сколько их есть на свете, но и вся скотина, все звери и птицы, и никто даже не заметил бы!.. А что это

за птицы летают над самой водой? Таких нет в Зврлеве! Чуть побольше голубей, а крылья подлинней и поуже. Смотри-ка, смотри! Одна села на воду и что-то схватила, что-то вьется у нее в клюве! Да ведь это рыба! Вот и другие налетают и хватают рыбу! Птицы ловят рыбу!! Ну, чего-чего только не бывает в монастырских водах!.. И вдруг Баконе захотелось бултыхнуться в воду, потом выбраться обратно, просохнуть и снова бултых в воду, и от одной только мысли по его телу пробежала дрожь… Потом вспомнилось, как ему рассказывали о том, что река течет в море, а море такое же широкое, как небо. Кинул взгляд вдаль — там едва-едва можно было различить тонкую ниточку реки, петлявшей среди гор. Затем перевел взгляд на островок, где стоял монастырь. Река двумя рукавами обегала землю и, соединившись, снова раздавалась вширь. Одна сторона рукава синяя, другая — зеленая. И при мысли о том, что вода размывает и уносит землю, ему стало вдруг жаль эту несчастную красавицу, которая, вся подавшись вперед, словно убегала от врага. У самого берега сплошной стеной тянулись вербы, за ними ничего не было видно, кроме такой же зеленой чащи, над которой высился железный крест колокольни. Баконя приподнялся на цыпочки, и в то же мгновение яркий отблеск света полоснул его по глазам. Это был луч солнца, отразившийся от оконного стекла церкви. Бог знает что представилось ему, но он снова приподнялся на цыпочки, и тогда вдруг оттуда раздался странный крик: га-а-а-а-а…

— Что это? — вскрикнул Баконя.

Брне вздрогнул от неожиданности, обернулся и ударил мальчика по щеке.

— Ослиное отродье! До чего испугал, а?.. Какого черта не уехал с ними на пароме, а ждешь, словно барин какой, лодку? — и, снова обернувшись, стал звать перевозчика.

Баконя заплакал.

— Я… я… я…

— Что я… я… я?.. — оборвал его фратер. — Клянусь святым Франциском, великим святым Франциском, если ты в чем провинишься, или не проявишь должного уважения ко мне или к кому-либо из братии, или подерешься с послушниками, я сначала всыплю тебе пятьдесят палок, да так, чтобы едва ноги передвигал, выведу за монастырские ворота и скажу: «Ступай, скотина, назад в свой хлев!» Понял? Потому что все вы скоты и сволочи, каких не найти во всем христианском мире! Хуже ркачей! [10]

10

Пренебрежительное прозвище православных сербов.

— И что вы там копаетесь, черт бы вас драл, а? — заорал он, обернувшись к перевозчикам, которые быстро гребли обратно.

— Не могли раньше, отче! Взбесился конь, не хотел выходить, бьет и бьет ногами, мельника в бедро ударил…

— Та-а-ак?! Что за дьявол засел в нем сегодня?! А как сам-то, не убился?

— Он-то не убился, отче, а вот мельнику придется дней пять отлеживаться, не меньше…

— Та-а-ак? А фратеры все дома?

— Дома, вон сидят перед монастырем…

— Ну, влезай! — крикнул он племяннику, садясь на корму.

Баконя вытер ладонью глаза и примостился на носу. Когда выплыли на середину реки, мальчик взглянул вниз на воду, но у него закружилась голова, и он ухватился за борт. И так сидел, кланяясь при каждом ударе весел, покуда снова не раздалось гоготание.

— Что это? Птица какая, что ли? — шепотом спросил он перевозчиков.

— Это огромнейший зверь… — ответил один из них.

— Который тебя сожрет, если не будешь смотреть в оба, — добавил другой.

Баконя выпятил грудь и, насмешливо смерив взглядом эту монастырскую голытьбу в синих полосатых штанах, повернулся к ним спиной, а когда лодка подошла к пристани, ловко спрыгнул на помост. Перевозчики вывели под руки Брне и улеглись под ракитой.

Дядя и племянник молча двинулись через дубраву. На старых дубах оставались еще листья, но еще больше их шуршало под ногами. Прошли шагов пятьдесят, и внезапно перед взором Бакони открылся луг, а за ним из-за посаженных в два ряда высоких деревьев вырос воистину волшебный дворец.

Так, по крайней мере, показалось Баконе, и он остановился как вкопанный, разинув рот и вытаращив глаза.

— Приложишься к руке каждого фратера и каждому поклонишься, понял? Та-а-ак! Потом отойдешь в сторонку и будешь стоять без шапки, понял? Та-а-ак! — Все это фра Брне произнес, не глядя на племянника, и, ускорив шаги, пошел вперед.