Последние сто минут
Шрифт:
Я стоял на верхней ступеньке и не решался сделать шаг на солнце.
– Сергей Матвеич! – Навстречу мне шла Наташа Птицына, за ней брел пудель Тришка. Оба беленькие, но от жары помятые и мягкие. – Сережа, я так больше не могу. У вас в институте нет какого-нибудь другого бюро прогнозов?
– Ты хочешь, чтобы тебе приятно врали?
– Конечно, пускай врут, но ведь надо на что-то надеяться. Ты в командировку?
– Да, я спешу.
– Одну минутку. Все равно самолеты уже не летают, мне одна знакомая сказала. Мне нужно с тобой посоветоваться о Дашке. Ты понимаешь, она решила поступать на физмат. Разве это дело для девочки?
– Наташа, мне в самом деле надо идти.
– Я же тебя не из-за пустяков беспокою, а по делу. Скажи, у тебя есть кто-нибудь в приемной комиссии?
– Боюсь, что никаких экзаменов в этом году не будет, – сказал я. – И вообще, если можешь, последуй моему примеру – уезжай куда-нибудь. Чем дальше, тем лучше. К Северному полюсу.
– Я тебя понимаю. Вчера демонстрация была на Пушкинской о конце света. Говорят, всех милиция забрала. Положение аховое. Но все равно мы не можем уехать, ты же понимаешь. Дашке поступать, не терять же год…
– Прости, я опаздываю. До свидания.
– Я к тебе завтра зайду.
Я вышел на улицу. Надо спешить.
– Сережка, сукин сын!
Мазовецкий шел под большим, в цветах, зонтом. Он дышал как рыба, выброшенная на берег. Он загородил мне дорогу животом.
– Не уйдешь, – засмеялся он. – Два слова!
Пальцы его были мокрые. На солнце было градусов шестьдесят.
– Я тебе звонил, а ты трубку не берешь, – сказал Мазовецкий. – А дело важное. Завтра будут распределять места на стоянке. Два места освободились.
– Я опаздываю!
– Ты только скажи – ты придешь за меня голосовать?
– Стоянка тебе уже не пригодится!
– А что, плохо выгляжу?
– Вся наша Земля плохо выглядит.
– Да, положение критическое, я сегодня ночью пытался «неотложку» вызвать – занято, как на вокзале, пришлось валокордином спасаться. Ты куда? Ты не ответил…
Я вырвался и поспешил по улице. Поспешил – неправильное слово. Каждое движение вызывало спазму в сердце. Рубашка была мокрая. Может, бросить эту чертову сумку?
– Вы не скажете, как пройти на Тишинский рынок?
Человек, который остановил меня, был в черном пиджаке, и от него исходили волны адского жара.
– Прямо и направо, – сказал я на бегу.
Но человек загородил мне дорогу.
– Извини, – сказал он. – Прямо куда?
– Вон туда! – Крик у меня не получился. Я толкнул человека, он был крепок и горяч.
– Не спеши, – сказал он. – А направо где?
Я бежал дальше, до поворота, человек в черном пиджаке грозно кричал мне вслед, но я не слышал, что он кричал, потому что уши заложило и голова кружилась. В тени, вытянувшись вдоль дома, лежал человек, пожилой, босой. Может быть, умер, может, тепловой удар. Но я не мог остановиться… Наверное, редким прохожим я казался сумасшедшим. Нормальный не бегает по солнцепеку.
До гастронома оставалось метров триста.
Взвизгнули тормоза. Черная «Волга» остановилась у тротуара. Я не видел, кто там, но за мной застучали шаги. Бежала Софья Вячеславовна.
– Сергей Матвеевич!
Она ухватила меня за мокрую рубаху, да так цепко, что мне пришлось затормозить.
– Какое счастье! – сказала она, держа меня алыми когтями и доставая другой рукой из плоской черной сумки пластиковую папку. – Это одна секунда. Только подпишите, что не возражаете против обмена жилой площади. Да не рвитесь вы, успеете. Это же каторга – пока всех обойдешь, легче отказаться от обмена.
Она была без лифчика, и пропотевшая блузка приклеилась к полной груди.
– Вот здесь. Погодите, еще на одном экземпляре.
Она тяжело дышала. Но не отпускала меня.
Потом я снова побежал и уже на углу у гастронома с ужасом понял, что черная «Волга» Софьи Вячеславовны пятится вдоль тротуара. Дверца открылась.
– Не на том экземпляре! – крикнула Софья Вячеславовна.
Я не слушал, я бежал к гастроному.
Она топала следом.
В узкой тени вдоль стены магазина стояла длинная очередь за водкой. Люди в очереди были сонные, покорные. За зданием стекляшки начинался забор. Я начал протискиваться в дыру. Сзади меня держала за сумку Софья Вячеславовна.
И тогда я увидел, как с пустыря как бы не спеша, но ускоряясь, чтобы в несколько секунд достичь световой скорости, поднимается последняя летающая тарелочка, которая эвакуировала с Земли тех, кого еще можно было спасти на благо космической цивилизации. Которая должна была увезти меня…
Софья Вячеславовна не заметила никакой тарелочки – та уже скрылась в непрозрачном жарком мареве, окутавшем умирающую от парникового эффекта Землю.
– Подпишете или нет?
– Отпустите сумку, тогда подпишу, – сказал я спокойно. Так спокойно ведут себя люди, которым сказали, что их близкий только что умер. Ведь ничем не отличается минута ДО от минуты ПОСЛЕ.
Она исчезла, поспешила к своей черной «Волге», которую отсудила у дипломата-мужа. Я уселся у забора на выгоревшую траву. Под забором была узкая полоска тени. Я поставил сумку рядом с собой на землю. Я почему-то надеялся еще, что они вернутся. Хотя они не возвращаются.
В дыру ввалились два подростка с бутылкой портвейна. Они были в потных ярких майках и обрезанных у колен джинсах.
– Хочешь третьим? – спросил один из них. – Хочешь, дядя?
На самом деле они и не собирались со мной делиться.
Я знал, что никуда отсюда не уйду – не смогу уйти.
Я слушал, как они тихо разговаривали. Про Римку и Володьку, про то, что на той неделе обещали похолодание, а какой-то старик отдал концы. За забором загудела машина. Донеслись крики из очереди. В этом городе все намеревались жить вечно.