Последний атаман Ермака
Шрифт:
— Выходя на улицу, малец, надобно кроме шапки еще и очеса свои с полки доставать да на место вдавливать! Вот как двину по темени, чтоб впредь наука была не по сторонам зыркать, а под ноги! Сказывай, откуда стремглав летишь, постреленок?
Отрок смешно скорчил рожицу, шмыгнул носом и без тени страха съязвил старшему:
— Я-то? Да ездил днями в Москву, всех перевидел, все здоровы, тебе велели кланяться, почему сам не едешь?
— Ах ты-ы, нахаленок этакий! Воистину не грех прибить тебя как следует, впредь в науку почитать старших!
— Давай, давай! Как же? Бей быка — не дает молока!
Отрок
— Будет тебе, дяденька, меня патлать! Прибьешь ежели, а кто тебе про атамана Матвея верное слово скажет, а?
— Что-о? — Наум был так поражен, что некоторое время продолжал держать отрока за ворот кафтана, потом отпустил, заглянул в лукавые с прищуром глаза. — Что ты знаешь про атамана? Да откуда знаешь? Говори, ради всех святых!
Отрок шмыгнул широкими ноздрями, озираясь вокруг, заговорил:
— Ну вот, сбил меня с панталыку, не знаю, с чего начать… Матушка моя Арина варит казакам кашу да щи к обеду, а мне велено носить чугунки, да горшки казакам. Ныне поутру один есаул по имени Ортюха прокричал будто для стрельцов, что хотел бы из нужника бежать к своей женушке да к атаманше. Ну, а узнать, где атаманше избу уступили на зиму — чего проще? Самара маленькая, все жильцы в ней наперечет. Тебя ждал у кабака сказать, что атаман в темницкой, покудова воевода их не пытает, велел дать матрасы и подушки, кормит справно. В обед щи понесу мясные, что велишь сказать? Передам атаману, коль удастся.
Пораженный, Наум прошел по улице рядом с отроком шагов десять, потом смекнул, что долго им рядом быть опасно от воеводских ярыжек, которые могут следить либо за ним, либо за отроком, сдерживая гулкое сердцебиение в груди, негромко попросил:
— Скажи атаману, что мы молимся за них, а два казака, которые с ним в Самару пришли, ночью ушли из города, из острога их литовский голова Семен вывел, по реке на челне сплывут к стругам и весть казакам подадут, ежели только струги еще не ушли из затона. — Наум посторонился, пропуская пару коней, которые на канате волоком тащили по замерзшим грязевым кочкам толстое сосновое бревно, ветки которого были уже обрублены и кора очищена — от ствола шел приятный запах смолы. — Не устрашишься, отрок? Как нарекли тебя родители, а?
Отрок сказал, что зовут его Митрохой, а бояться ему нечего, стрельцы его хорошо знают, потому как родитель его Кирюха у воеводы в конюхах состоит, а матушка в стряпухах.
— Запомнил, что атаману передать? Как у тебя с памятью? — на всякий случай переспросил Наум. — Может, повторить еще раз?
Митроха хохотнул, крутнул головой, озираясь, и отшутился:
— Беда, дяденька! Слаб я на память: у кого что возьму — забуду, а что кому дам — по гроб буду помнить! А страшиться мне нечего, коль сболтну что лишнего, так лучше подзатыльника ничего мне на голову не свалится, — снова позубоскалил Митроха, поправил шапку и вприпрыжку побежал к кремлевским воротам, у которых два стрельца, опершись на ратовища, [42] отворачивали лица от холодного ветра со стороны могучей уснувшей реки.
42
Ратовище — древко бердыша, рогатины или копья.
Марфа, Зульфия и Маняша, едва Наум вошел в горницу, по его несдерживаемой улыбке на сухощавом лице догадались, что вести у промысловика есть, и не самые худшие.
— Меня сыскал бойкий малый, воеводского конюха сын Митрошка. Он доступ имеет к казакам, кормит их. Сказывал, что казаков воевода не пытал ни о чем, кормит справно, постель дал. Думается мне, что и вправду князь Григорий ждет из Москвы государева указа, как ему впредь с атаманом дело порешить. А, стало быть, есть время, авось, что и придумает атаман самолично. А может статься, что казаки всем скопом обступят Самару и потребуют от воеводы дать пленникам выйти из темницкой.
— Сотвори так, Господи, — прошептала Марфа, повернулась к иконе и со слезами в карих глазах трижды перекрестилась.
— Славно уже и то, — добавил Наум, снимая кафтан и вешая его на деревянный колышек, вделанный в стене слева от двери, — что сыскалась хоть какая-то возможность получать вести от наших казаков. Этот Митроха весьма смышленый малый и балагур, под стать нашему Ортюхе будет, как вырастет. Теперь дело к обеду близится, чугун со щами понесет казакам, может и сумеет как ни то шепнуть Матюше, что у нас все в добром здравии…
Митроха и в самом деле не обманул старого промысловика. Едва малая дверь в горницу открылась, как он, выставив перед собой в руках тяжелый чугунок, накрытый деревянной круглой дощечкой, а на ней каравай ржаного хлеба, шагнул через порог. Матвей хотел было принять щи, но Митроха опередил его словами:
— Поберегись, атаман! Не хватай чугун голыми руками без тряпицы, а то ненароком уроним, придется вам, под стать дворовым собакам, с пола щи хлебать! Я бережно донесу до стола.
Осторожно шагая, отрок прошел через горницу, поставил чугунок на стол, снял крышку вместе с караваем — в ноздри ударил густой запах упревшего мяса, капусты, свеклы.
— Ух ты-ы, духмянно как! — выдохнул с восхищением Иван Камышник, загодя достав с полки расписную деревянную ложку. Ортюха принялся ломать каравай на пять кусков, а Митроха еле слышно прошептал атаману, который склонился над чугунком, нюхая пар:
— Два молодых казака ушли из Самары, их вывел Семейка Кольцов. Видел Наума, в доме все хорошо, молятся за вас. — Потом обернулся, поискал глазами горшок, взял его и заглянул внутрь, громко сказал, адресуясь не казакам, а стрельцу, который согнулся в дверном проеме, наблюдая за отроком и казаками:
— Надо же! Чист, так что и собакам вылизывать нет нужды!
— Не пустословь так, Рыжик! — постращал для виду Тимоха Приемыш. — Вот дам затрещину, полетишь до волжской водицы шишку остужать. Ишь, казаки у него вровень с дворовыми собаками!
— Да нет, это я так, сдуру по малолетству. Рада бы баба выть, да не по ком: муж долго не мрет! Так и я, сболтнул было что умное, да умнее на ум нейдет! — Митроха скривил рожицу, сверкая белыми редкими зубами. — А так вы, казаки, куда как лучше собак! Сытые, так и вовсе не злые! Даже бояр не обижаете, купцов не колотите! А больше спали бы, так и горя не знали бы!