Последний атаман Ермака
Шрифт:
— Вполне может статься, что правитель боится, а потому и заметает наши следы из опасения, как бы кто-нибудь не отыскал и не помог бежать из-под стражи. Но куда бежать? До литовского рубежа, где я мог бы найти убежище и помощь, надо пройти по всей Руси, а это тысячи верст от села к селу, где тебя всенепременно опознают как беглого, мигом схватят. Несбыточная мечта…
— Да, князь Андрей, спросить хочу, не было ли дознания о том, что казаки с вами были в сговоре против Годунова и приходили в кремль с оружием? Знает ли об этом правитель?
Князь Андрей вскинул брови легкая улыбка тронула его губы. Успокаивая атамана, он ответил:
— О том спроса не было. Да и кто мог сказать, что мы были в сговоре? Знал об этом только памятный тебе, Матвей, верный слуга Тихон. Да он уже ничего никому не скажет… пулей убит на подворье правителя Годунова. — Чуть подумав, добавил с тревогой в голосе: — Разве только кто из горожан видел вас в торговых рядах, а потом приметил в толпе перед крыльцом государева дворца? Но связать ваше присутствие и сговор с нами никто не сможет.
Матвей с облегчением выдохнул, успокоился.
— Ну и славно, а что нас толпой занесло в кремль — что за беда? Можно сослаться на мужицкое любопытство. Теперь, князь Андрей, насчет возможности уйти из темницкой. Как знать, быть может, ты еще и увидишь своих литовских друзей, — молитвенно сложил руки, на груди и подумал с затаенной надеждой: «Милая Марфуша! Моли Господа, чтобы вышло так, как мною думается уже не одну бессонную ночь! Только бы не отправили Симеона куда-нибудь на службу до скорой уже весны…»
Князь Андрей на последние слова атамана быстро глянул в его сторону, серые пронзительные глаза во тьме словно загорелись потаенной искрой и он одними губами прошептал:
— Что ты имеешь в виду, Матвей? Неужто есть хоть малая надежда? В чем она? Скажи, облегчи душу. Видишь же, что я ныне подобен бочке сухого пороха в ожидании роковой искры! Не оставит нас в живых треклятый Бориска, изведет весь корень князей Шуйских, чтобы не препятствовали его вожделенным мечтам примерить царскую корону! Тянет он к ней свои загребущие руки, ох как тянет!
— Есть у меня задумка, князь Андрей! Хочу познакомить тебя с одним добрым воином. Как знать, может в беседе вы и отыщете общих знакомцев, — ответил Матвей, имея в виду литовского стрелецкого голову Симеона Кольцова.
Дверь в полутемную от поздних уже сумерек горницу князя Григория Засекина открылась бесшумно, на пороге, покашливая в кулак, появился приказной дьяк Иван Стрешнев с неизменно расчесанной на два плеча бородой. На молчаливый вопрос воеводы глазами, чего, дескать, явился на ночь глядя, поклонился и доверительно сообщил:
— Есть важные вести, князь Григорий Осипович. Велишь кликнуть ярыжку Антиоха? Он оказывает, что добыл нечто такое, что именуется «словом и делом» государевым! Тут как тут, ярыжка здесь!
Князь Григорий поспешно отложил в сторону на край стола бумаги, которые только что старательно перечитывал, передвинул подальше влево от себя серебряный трехрожковый подсвечник, чтобы не мешал смотреть в сторону двери, по привычке подбил пальцами пышные усы, словно ожидал прихода знатной дамы, а не ярыжку, рукой сделал знак, призывая дьяка Ивана подойти поближе к столу.
— Что-нибудь новое о государевом ослушнике князе Шуйском? Неужто кто со стороны норовит с ним сношение завести? — спросил внешне спокойно, а на душе в который раз стало прегадко: «Кой дьявол надоумил правителя Годунова заточить князя Андрея именно в Самаре? Из ратного воеводы обратил меня в тюремного смотрителя! Ну ладно бы за воровскими казаками, которые сидят смирно и печали от них мне не будет ни в коем разе! А тут за князем, чей род ведется от Андрея Ярославича, родного брата Александра Невского! Случись какая поруха, вовек останешься с запятнанной честью! Иные князья при встрече будут лицо отворачивать с брезгливой усмешкой!» Не в силах гадать о вестях, которые принесет доверительный ярыжка, князь Григорий повелел:
— Зови Антиошку, пусть скажет, о каком государевом «слове и деле» прознал!
Припадая на правую ногу, бывший стрелец, а теперь приказной ярыжка Антиох, еще в дверях стащил с удивительно плосколобой редковолосой головы суконную шапку, несколько раз поклонился воеводе поясно и сунул шапку за веревочную опояску ношеного серого кафтана. Встал и просительно смотрел в глаза князю Григорию, чтобы позволил говорить.
Князь Григорий, с трудом осиливая в душе невольную брезгливость от блудливо-угоднической улыбки и от грязной одежды ярыжки — полы сермяжного кафтана [43] цапали зубами, видно было, уже не менее десятка здешних собак, хотя ярыжка по городу баз толстой палки никогда не ходил, — строго спросил, насупив брови над серыми холодными глазами:
43
Кафтан грубого некрашеного крестьянского сукна.
— Сказывай, что да что проведал по государеву делу? Коль попусту потревожил, так велю щедро из твоего кафтанишка летнюю пыль повыбивать плетью!
По худому длинному лицу ярыжки прошла нервная дрожь, он левой рукой ухватил себя за узкую длинную бородку, словно городской кат уже начал ее пучками прореживать, упал на колени, заторопился с изветом:
— Доподлинно прознал, батюшка воевода, князь Григорий Осипович! Нынешним пополудником в государевом кабаке у целовальника Игошки стрелец литвин Казимирка, будучи в большом подпитии, среди своих же стрельцов-литвинов проговорился, что очень скоро они большим скопом, вызволив из темницкой казацкого атамана Матюшку Мещеряка с братией, уйдут на Яик, а оттудова намереваются пробираться через иные казацкие земли к себе в Литву. Вот, князь-батюшка, весть какая получается, — и головой едва о пол не стукнул в поклоне.
Князь Григорий облокотился ладонями о стол, медленно поднялся с лавки. «Быть того не может! Хотя совсем недавно бежали немногие из Самары, но чтобы скопом, да еще атамана вызволить! — молнией пронеслось в голове воеводы. — На литвинов у меня больше надежды было, что не сговорятся с казаками! А они, видит бог, не только сами в бег умыслили удариться, но и воровских казаков, а то и князя Андрея Шуйского удумали освободить! В таком разе мне от правителя Годунова милости не ждать, скорее самого в ссылку угонят!»