Последний атаман Ермака
Шрифт:
— Добро, Томилка! — Матвей Мещеряк был искренне рад, что его малочисленный казацкий отряд пополнится новыми неробкими мужиками, а иные из них и в стрельцах успели послужить! А что вооружены дубьем да вилами — не беда, у него в стругах в избытке ратного оружия, на всех хватит. — Добро и то, что ратное дело тебе и твоим ватажникам хорошо ведомо. О тяжкой доле Твери наслышан, жаль людишек, безвинно погибли от царской неправедной злобы. За такие грехи Господь, должно, и его покарал, да и род его весь безумством наделил. Сказывали на Москве, что не только царь Федор умом дитю подобен. Да я и сам это хорошо видел. И малец Дмитрий к падучей болезни склонен! Ох, господи, неужто
— Нас тут до сорока душ, атаман, а я вдобавок с дочкой Маняшей! В страшный день погрома Твери гостила она в деревне у старого родителя моего, тем и спаслась от надругательства нелюдями с песьими головами у седла! А женку, нагнав уже на улице, лиходей в грудь копьем пробил до смерти. Когда я с пищалью из дома на подворье выбежал, она уже на дороге упала. Рядышком с коня и лиходей свалился, а я в его седло, да и вон из города! Гнались за мной долго, да конь спас, ушел. Маняшу забрал себе за спину, и в бега с другими горемычными счастливцами, которые живы выскочили из огня!
Казаки веселыми криками приветствовали подошедших к стану ватажников, многие из которых донашивали изрядно потертые стрелецкие кафтаны, иные вооружены пищалями, бердышами и при саблях, и только человек тридцать были с самодельными рогатинами или с увесистыми дубинами.
— Не проходите, служивые, мимо артельного котла, когда в нем так душисто пахнет каша с салом! — звали казаки вновь пришедших. Они понимали, что чем больше их станица, тем легче им будет наладить жизнь на Иргизе рядом с кочующими ногайцами, которых только сила и многолюдство казаков удержит от соблазна сделать нападение, кого убить, а кого взять в плен и продать в рабство.
— Делитесь по два-три человека на котел! Доставайте миски, ложки, каши на всех хватит!
— Иди сюда, чрево неохватованное! — шутил Ортюха Болдырев, приметив дюжего толстого мужика, на животе которого не сходился просторный армяк. — Распояшься перед горшком, коль миска мала!
Мужик, оглаживая окладистую рыжую бороду, щерясь крупными зубами, присел к костру, скрестил под собой ноги в лаптях и замызганных обмотках.
— Зазвали — так не пожалеть бы вам опосля! Что у вас за каша такая духовитая? Валите черпаком на пробу!
Марфа и Зульфия сидели на простеньком ковре у котла, накладывали казакам кашу в миски. Принимая миску у нового едока и оглядывая его с удивлением, с улыбкой спросила:
— Надо же такому народиться! Бедная матушка, как же она тебя выносила? Из каких ты мест, богатырь, и кто ты?
— Кто я? Я человек божий, обтянут кожей, с кривыми ногами, с рябой рожей! Поцелуй меня, красавица, увидишь — понравится! — И, подбоченясь обеими руками, игриво подмигнул Марфе левым глазом. Казаки вместе с атаманом и Ортюхой расмеялись этой, похоже, скоморошьей прибаутке, а Марфа тут же нашлась и на шутку ответила своей шуткой:
— Будет тебе, шатун, бочениться! Видали мы бояр почище тебя, без кривых зубов, без лишая на голове! Бери миску, да ешь скорее, а то гашник [22] с живота свалится, портки потеряешь!
Слова Марфы потонули в дружном смехе казаков, а Ортюха Болдырев, подмигнув Зульфие, смущенной мужским вниманием, сказал новому товарищу, постукивая деревянной ложкой по краю миски:
— Ты наших казачек не задирай, братец! Они такоже языком владеют, и саблей да луком. Как прозывают тебя?
22
Гашник — шнурок, продернутый в верхней части штанов.
Мужик принял от Марфы миску с кашей, достал из кармана вырезанную из липы ложку, зачерпнул. Но прежде чем начать ужин, представился атаману и казакам:
— Моя женка все время соседкам жаловалась такими словами: «Горе-то какое, горе: муж у меня Егорий, хотя бы болван, да Иван!» Все-все, братцы, молчу, потому как утроба кашу почуяла и заворчала, будто там медведище по весне проснулся!
Приставших к казакам беглых с Томилкой Адамовым было сорок девять человек, все в возрасте от тридцати до сорока лет, и только трое из них были в отроческих годах, но и они при самодельном оружии. Мещеряк долго выспрашивал Томилку, что ему ведомо о строительстве нового города в устье реки Самары, довелось ли видеть крепость?
— Судовую рать видели, атаман, и даже издали я сопроводил ее в челне, пока они не вошли в устье Самары. Только крепость сооружается не на низком месте, где старые судовые пристани и избы для зимовщиков, а выше по реке, на высоком месте. С Волги к тому взгорью не подойти на стругах, потому как более версты песок да всякого наносного коренья на том песке. Зато там, где ставят крепость, река Самара подходит прямо под крутой берег.
— Велика ли крепость? Многолюдна ли? — уточнял Матвей, понимая, что теперь казакам придется так или иначе считаться с новой ратной силой, появившейся на среднем течении Волги. И купчишек теперь непросто будет потрясти, стрелецкие струги всенепременно будут их оберегать на пути к Астрахани и обратно от разбойных ватаг и казацких станиц.
— Покудова там ставят со всякой спешкой частокол да башни, — пояснил Томилка, с великой охотой поедая овсяную кашу, сдобренную салом. — Но к зиме, надо думать, и стрельцам да мастеровым жилье надлежащее поставят.
Атаман Матвей уточнил, на чем ватажники переправлялись на левый берег Волги, порадовался, что у них есть четыре больших челна, каждый из которых мог поместить до пятнадцати человек.
— Ну и славненько! Поутру сплываем. Надобно поторапливаться на Иргиз. Может статься и такое, что наши прежние товарищи с Богданом Барбошей где ни то в верховьях Иргиза или даже на Яике обустроились. Их искать придется пешим ходом. По степным холмам на стругах не поплывешь, — добавил с улыбкой Матвей, радуясь, что его казачий отряд оброс людьми уже до двух с половиной сотен. — Поглядим издали, какую твердь ставит воевода нам в притеснение. А будет донимать сверх всякого терпения, так можно и в гости сходить на кружку хмельного меду, как хаживали к сибирскому хану Кучуму.
Адамов с удивлением глянул в сумрачное лицо атамана, пошевелил черными усищами, крякнул. Он понял, что этот казацкий вожак и в самом деле может при нужде взять приступом не только ханскую столицу, но и государев городок. «Крепкий духом атаман! Сибирский поход не пропал для него даром… Даст господь, не сгинем впустую с ним». Вслух же договорил то, что весьма порадовало Матвея:
— Ведомо мне, атаман, что в старом городище насупротив устья реки Самары у крутого места, именуемого среди ватажников Лбищем, до недавнего времени проживали какие-то беглые людишки. Ежели не испугались воеводского соседства, то еще сидят в городище и поныне. Можно и их в твою станицу призвать для пущего многолюдства. Думаю, что и там людишки неробкого десятка сошлись!