Последний барьер
Шрифт:
– Что-нибудь еще?
– Да, но это не по телефону.
Он помолчал.
– За конюшней есть ручей, он стекает с холма. Будьте около него завтра после обеда.
– Хорошо.
Я повесил трубку, вернулся в бар и снова занялся пивом.
– Что-то долго тебя не было, – сказал Пэдди, один из конюхов. – Будешь догонять – мы уже вторую опрокинули. Чего ты делал-то? Надписи в сортире читал, что ли?
– В сортире есть чего почитать, – заметил второй конюх, простоватый деревенский малый лет восемнадцати. – Я даже там многого и не понял.
– Вот и хорошо, что не понял, – одобрительно отозвался Пэдди. В свои сорок он вел себя с молодыми конюхами по-отечески.
Пэдди
– Скукота тут сегодня, – уныло протянул Гритс. Но тут же расплылся в улыбке. – Зато завтра получка.
– Да, завтра тут будет народу битком, – согласился Пэдди. – Притащится Супи и вся грейнджеровская компания.
– Грейнджеровская? – переспросил я.
– Ты что, с луны свалился? – с легким презрением спросил Гритс. – Конюшня Грейнджера, на той стороне холма.
На следующий день после обеда я неторопливо вышел из конюшни и направился к ручью, подбирая по дороге камушки и бросая их в воду, будто ради развлечения. Несколько конюхов гоняли позади конюшни в футбол, но на меня никто не обратил внимания. Я шел довольно долго, и наконец на холме, где ручей круто падал вниз в заросшую травой балку, я наткнулся на Октобера, который сидел на валуне и курил. С ним была черная охотничья собака. Рядом лежало ружье и полный ягдташ.
– Доктор Ливингстон, если не ошибаюсь 1 , – с улыбкой приветствовал он меня.
– Вы правы, мистер Стэнли. Как вы догадались? – Я уселся на валу рядом с ним.
– Здесь справочники. – Он пнул ногой ягдташ. – И записная книжка. В ней все, что мы с Бекеттом смогли накопить насчет одиннадцати лошадей за такой короткий срок. Но материалы в ящичках, наверное, и так достаточно подробны, вряд ли мы добавили к ним что-то новое.
– Пригодиться может все, – возразил я. – В конверте Стэплтона я наткнулся на одну интересную вырезку – статью о нашумевших случаях с допингом. Оказывается, у некоторых лошадей вполне безвредная пища при проверке на допинг дает положительную реакцию за счет каких-то химических изменений в организме. Я подумал, а не может ли все происходить наоборот? Ну, то есть что некоторые лошади способны превращать допинг в безвредные вещества и анализы ничего на показывают?
1
Фраза, ставшая крылатой, была произнесена американским журналистом Хенри Стэнли (1841-1904) при встрече с шотландским миссионером и исследователем Дэвидом Ливингстоном (1813-1873) в Центральной Африке
– Я это узнаю.
– И еще, – добавил я. – Меня приставили к трем никудышным жеребцам, присланным вами, а это значит – ездить на скачки я не буду. Может, вам одного из них снова продать, тогда я на торгах потерся бы среди конюхов из других конюшен... Лишним я все равно не буду, зато могу получить лошадь, записанную на скачки.
– Одного продам, – согласился он. – Но продажа через аукцион – дело долгое. Заявка на продажу поступает к аукционисту минимум за месяц до торгов.
– Да, все это как-то неудачно, – кивнул я. – Хорошо, если бы меня приставили к лошади, которая должна скоро выступать на скачках. И желательно где-нибудь
– В середине сезона конюхи обычно лошадей не меняют, – произнес он, потирая подбородок.
– Знаю. Тут уж кому повезет. Приставили тебя к новой лошади – и все, она твоя, пока не перепродадут. И если от нее никакого толку, тут уж ничего не попишешь.
Мы встали. Я поднял ягдташ и закинул его за плечо. Когда мы пожали друг другу руки, Октобер с улыбкой сказал:
– Знаете, что сказал о вас Инскип? Что для конюха вы здорово держитесь в седле. И еще, слово в слово: «Не очень я верю людям с такими глазами, но у этого малого золотые руки». Так что будьте поосторожнее.
– Черт возьми, – вырвалось у меня. – Я об этом не подумал.
Он усмехнулся и пошел вверх по холму, а я назад, вдоль ручья. «Да, – с грустью подумал я, – носить волчью шкуру – это, конечно, забавно и щекочет нервы, но строить из себя при этом неуклюжего наездника... Боюсь, мое самолюбие будет страдать».
Вечером один из конюхов подвез меня на машине в Слоу. В баре было шумно и многолюдно – конюхи прожигали жизнь. Здесь собралось почти полконюшни Октобера, а также конюхи Грейнджера да еще три девицы, которые строили всем глазки и получали от этого удовольствие. Разговаривали все больше о лошадях – конюхи подтрунивали друг над другом, нахваливали своих подопечных.
Гул в баре то стихал, то усиливался, а воздух все густел от табачного дыма, от выдыхаемого тепла – слишком много человек скопилось в том небольшом помещении. В одном углу вовсю шла игра в стрелки – я сразу увидел, что кидают плохо, в другом парни резались в бильярд. Я сидел, покачиваясь на жестком стуле, закинув руку за спинку и наблюдал, как Пэдди и кто-то из конюхов Грейнджера лихо стучат костями домино. В воздухе плавали обрывки разговоров о лошадях, машинах, футболе, боксе, кино, последних танцульках и снова о лошадях, снова и снова о лошадях. Я внимательно прислушивался к этому трепу, но ничего полезного не извлек. Понял только, что люди эти в основном довольны жизнью, просты и добродушны, наблюдательны и безвредны.
– Никак новенький? – услышал я прямо у себя над ухом чей-то голос.
Я повернул голову.
– Угу, – не спеша ответил я.
Это был первый человек в Йоркшире, в глазах которого я без труда распознал порок – цель моих поисков. Я выдержал его взгляд, и он удовлетворенно скривил губы – признал во мне своего.
– Как тебя зовут?
– Дэн, – ответил я. – А тебя?
– Томас Натаниел Тарлтон. – Он ждал от меня какой-то реакции, но какой именно?
– ТНТ 2 , – любезно подсказал Пэдди, оторвавшись от домино. – Он же Сули. – Он окинул нас обоих быстрым взглядом.
2
ТНТ – Сокращенное обозначение тротила.
– Его взрывоопасное величество, – пробормотал я. Супи Тарлтон сощурился в отработанной пугающей улыбочке – знай, мол, с кем дело имеешь. Он был примерно моих лет, моей комплекции, но гораздо светлее меня, а кожа лица – красноватая, как у многих в Англии. Светлые с поволокой глаза чуть выступали из глазниц, над полногубым влажным ртом красовались тоненькие усики. На правом мизинце я увидел массивное золотое кольцо, на левой кисти – дорогие часы. На нем был костюм из добротного материала, а на руке висела шикарная куртка с меховой подстежкой, которая стоила никак не меньше его трехнедельного заработка.